Горький вкус любви - Аддония Сулейман

— Очень рад познакомиться.

Это был бородатый мужчина со светлой кожей, высокий и стройный, хотя немного сутулился. Он был примерно того же возраста, что и слепой имам. Его тоб немного не доходил до щиколоток, на голове была гутра в красно-белую клетку.

В гостиной мы уселись полукругом. Главный религиозный полицейский города сидел между имамом и Басилем, я — по левую руку от имама, почти напротив Басиля.

Я не понимал, что происходит, и это меня очень тревожило. Конечно, имам был в хороших отношениях с городской религиозной полицией, и тем не менее подобный визит являл собой исключительное событие. Связан ли он как-то со мной?

Каждый раз, когда я набирался смелости посмотреть на Басиля, он чувствовал это и на миг отвлекался от беседы имама и шефа полиции, чтобы одарить меня широкой самодовольной ухмылкой.

Раздался хлопок в ладоши. Это была жена имама. Обед был готов.

Имаму не нравилось, когда женщины говорят в обществе мужчин. Он часто рассуждал в своих проповедях о том, что для женщины — великий харам говорить в присутствии любого мужчины, кроме собственного мужа. Поэтому, когда еда была готова, жена имама вставала за закрытой дверью и хлопала в ладоши, подавая сигнал.

— Насер, прошу тебя, принеси еду, — распорядился слепой имам.

Перед тем как открыть дверь, ведущую из гостиной в коридор и оттуда в женскую половину дома, я тоже хлопнул в ладоши и объявил:

— Я иду за едой.

Послышались быстрые шаги, разбегающиеся по сторонам, так что, когда я вышел, коридор был пуст. На столе меня ждало большое блюдо с жареным мясом, уложенным поверх вареного риса с изюмом и кардамоном. Рядом стояли четыре стакана с соком манго.

Вернувшись в гостиную, я поставил поднос с едой на расстеленный на полу кусок ткани, вокруг которой уселись гости и хозяин дома.

— Басмала,[26] — хором произнесли мы и почти одновременно погрузили руки в блюдо с едой.

Некоторое время мы молча ели. Лепили кончиками пальцев шарики из риса, смешанного с мясом, и бросали их в рот.

На самом деле аппетита у меня не было. Меня мучил вопрос: не догадался ли Басиль о моих истинных целях и не собирается ли прямо в доме имама предать меня в руки полиции? Чтобы заглушить тревогу, я торопливо заглатывал пишу, не ощущая вкуса, и в конце концов подавился куском мяса. Закашлявшись, я схватился за стакан с соком и осушил его тремя большими глотками.

— Это ты, Насер? — спросил имам.

Я еще не мог отдышаться.

— Да, — с трудом выдавил я.

— Ешь медленно, — велел мне он. — Ты не знаешь разве, что хороший мусульманин не должен спешить, когда ест? Ведь сам Аллах доверил нам пользоваться этими телами, и мы должны беречь их.

— Да, мой благословенный имам, — сказал я, глядя на его большой живот, который будто на глазах раздувался по мере того, как исчезали с блюда мясо и рис. — Да благословит вас Аллах за этот совет.

И обед продолжился дальше в чинном молчании.

Наконец глава религиозной полиции заговорил:

— Мы очень благодарны вам, о имам, за то, что порекомендовали нам Басиля. Он станет частью нашей команды в Аль-Нузле.

Я отложил шарик риса, который только что слепил. Больше я есть не мог. Всё время, что я знаю Басиля, он непрестанно говорил о своей мечте стать одним из ведущих имамов Саудовской Аравии. Он никогда не рассматривал религиозную полицию как ступеньку в карьерной лестнице.

— На самом деле, — сказал имам, — я желал бы, чтобы он остался работать при мечети, помогая мне обращать юношей на путь истинный. Но он вызвался сам, да благословит его Аллах.

Точно, подумал я. Должно быть, Басиль что-то прознал. Я хотел посмотреть на него, ухмыляется ли он по-прежнему, но мне хватило воли опустить голову и продолжать слушать.

Глава религиозной полиции сказал:

— Басилю будет поручена очень ответственная и благословенная задача, о имам. Аль-Нузла заражена моральным разложением. Вот буквально на прошлой неделе, о имам, мне пришлось рассматривать одно дело. Женщину и юношу застали, да простит меня Аллах за то, что я произношу такое перед моими благословенными братьями, когда они совершали тягчайшее из прегрешений. Представьте, эта женщина замужем, и когда на суде были представлены доказательства ее измены, она не покаялась, нет, а сказала: «Поскольку мой муж никогда не занимается со мной любовью, я вынуждена искать ее в другом месте». Эта замужняя женщина будет забита камнями до смерти, иншааллах. Но самое страшное в другом, о имам. Когда юноше объявили, что ему причитается только порка, поскольку он не женат, то он стал умолять, чтобы его тоже забросали камнями. Глупец. Мой коллега упрекнул его, сказав: «Если хочешь принести себя в жертву, то поезжай в Афганистан и борись с неверными, а не выбрасывай свою жизнь из-за проклятой женщины». Но мы будем пороть его до тех пор, пока он не забудет ее и пока страх перед Аллахом не поселится в его черном сердце.

— Да будут они прокляты, — громко заявил Басиль.

Я поднял голову. Имам начал превозносить Басиля до небес, а я мысленно вернулся в темный парк. Я мог бы рассказать прямо сейчас, что Басиль был хулиганом, я мог бы прямо здесь потребовать от него объяснений о том, что произошло между нами в парке. Но теперь он стал религиозным полицейским, облеченным властью насаждать на улицах города нравственность, а значит, подобное обвинение против него не сработает. Я рискнул взглянуть в его сторону. Он улыбался до ушей, поправляя гутру.

«И что мне теперь делать? — спрашивал я себя. — От страха меня бросает в пот, смогу ли я высидеть здесь еще хоть минуту с нормальным выражением лица?» Больше всего мне сейчас хотелось оказаться рядом с Фьорой, рассказать о том, какая опасность нависла над нами.

А Басиль всё не оставлял меня в покое.

— Насер? Разве ты не собираешься поздравить меня и попросить Аллаха благословить мой труд? — спросил он меня.

Он опустил голову в ожидании поздравительного поцелуя. С трудом я поднялся, взял его голову в обе руки и поцеловал в лоб.

— Да благословит Аллах твой труд и пошлет тебе удачу в поимке аморальных людей, — слабо выговорил я.

Одобрительные восклицания трех мужчин слились в единый хор.

10

Возвращаясь от имама домой в ту пятницу, я чувствовал себя загнанным зверем. Мне казалось, что за мной ежесекундно следят. Внезапно я превратился в желанную награду для каждого, кто сможет поймать меня и предать суду, ведь этому счастливчику будет гарантировано место в раю за то, что он уличил меня в выражении моей любви. Я был убежден, что имам осведомлен о всех моих действиях и просто тянет время, предвкушая момент, когда поймает меня на месте преступления и накажет.

На ходу я непрестанно оглядывался, не идет ли Басиль за мною следом, не стоит ли за деревом религиозный полицейский, не выезжает ли из переулка черный джип с тонированными стеклами. По обеим сторонам улицы выстроились, как солдаты, белые дома, освещенные фонарями, но и в них видел я врагов, молчаливо выслеживающих меня через объективы камер наружного наблюдения: они записывают каждый мой шаг и подсчитывают, не слишком ли быстро бьется мое сердце — не влюблен ли я.

Подобная жизнь невыносима. Всё, чего я хочу, это быть с любимой женщиной, думал я и ускорял шаги, желая поскорее закрыть за собой дверь квартиры.

Гнев переполнял меня, и, не давая себе в том отчета, я говорил вслух, как сумасшедший, рассказывая улице всё, что происходило в моей душе. В моих мыслях мир потемнел, обесцветился, в нем мужчины и женщины шли бок о бок, но не глядели друг на друга, не прикасались друг к другу, не перешептывались и даже не дышали. Это был мрачный мир, где все жили в страхе, где смех был грехом, где поцелуй женщины приравнивался к воровству, где взгляд на женское лицо и восхищение ее красотой были страшными преступлениями, влекущими за собой вечные муки в аду.

Я хотел уехать из Аль-Нузлы, оставить эту юдоль боли, где каждый год приносит мне всё новые мучения. Что осталось в моей памяти об этих десяти годах? Тоска по матери, переезд дяди и брата без единого слова на прощание, встреча с кафилом в его доме, задняя комната в кафе Джасима… И самое ужасное, что висит надо мной изо дня в день, — я не мог поехать на родину. До чего же мне здесь одиноко! Я сел в автобус и поехал к своему секретному камню на набережной.