Две секунды после - Ксения Ладунка
— Все будет хорошо, — сдавленно говорю я, хотя теперь уже точно ничего хорошего не будет.
Когда Том поднимает голову от унитаза, я подаю ему воду. Вид у него ужасный: глаза красные, нос разбит, губы сухие. Он пьет, и я спрашиваю:
— Ты как?
Том качает головой, кладя на ободок руку, а сверху голову. Становится понятно, что это еще не все.
Спустя примерно час Тому становится легче. Я помогаю ему подняться, подвожу к раковине и прошу умыться. Трясущейся рукой он открывает воду и плещет себе в лицо. Мне больно на это смотреть, и я не знаю, как правильно поступить: помочь ему или нет. В итоге я все-таки не выдерживаю и смываю кровь с лица сама. Кажется, его это не сильно волнует. Том споласкивает рот, и мы выходим в спальню.
Присев на кровать, он сгибается пополам.
— Том… — Я опускаюсь на колени перед ним. — Тебе надо поспать, потом станет лучше.
Он долго собирается, но отвечает:
— Вызови врача.
— Как мне его вызвать? — не понимаю я.
— Там… — хрипит он, — в рюкзаке моя страховка. Позвони и узнай, что нужно сделать.
Я киваю. Сделаю все, что он просит. Копаясь в сумке, я обнаруживаю груду его таблеток и на секунду зажмуриваюсь. Достав документы, звоню и параллельно читаю страховые документы, понимая, что его жизнь стоит четыре миллиона долларов. Странное чувство. Этого будет достаточно, если случится что-то ужасное? Понятия не имею, но, наверное, да.
В итоге врач приезжает через тридцать минут, ставит Тому капельницу и оставляет лекарства. Говорит, что его нос не сломан, но нужно сделать рентген, чтобы убедиться наверняка. Тем временем настает утро. Я целую ночь провела без сна, но ложиться не собираюсь, пока точно не буду уверена, что с Томом все хорошо.
На улице уже рассвело, когда Том наконец-то приходит в себя. Он идет в душ, а я решаю, что могу отправиться спать. Только я все равно не дохожу до кровати, а обессиленно опускаюсь на диван в зале. Беру подушку и обнимаю ее. Адская ночка, лучше не скажешь. Голова тяжелая, в глаза будто насыпали песка, и я смотрю в одну точку до тех пор, пока Том не подходит ко мне и не садится рядом.
От него пахнет шампунем, волосы мокрые, и с них на чистую одежду капает вода. Мы сидим в тишине, но потом Том говорит:
— Тебе тоже надо помыться. Ты… — Он не заканчивает, отводя взгляд.
Это что, стыд? Я смотрю на свои руки, на них высохшая кровь. Еще на лице и на платье.
— Да, — говорю я, — сейчас.
Я сжимаю край подушки, но потом все же встаю. Том поднимается и заходит за мной в спальню. Я медленно беру из чемодана пижаму. Он смотрит на меня, но когда я ловлю этот взгляд, отводит его себе под ноги. Прижав вещи к груди, я жду.
— Белинда… — говорит он, не поднимая глаз, — можно я лягу здесь? Моя кровать в крови… и рвоте.
Внутри все сжимается.
— Конечно, — отвечаю я, даже не думая отправить его спать в зал, — я… пойду.
В ванной скидываю одежду и захожу в душ. Открываю кран и окатываю себя холодной водой.
Когда я выхожу, Том лежит спиной ко мне на дальнем краю кровати, и я так устала, что мне абсолютно плевать. Устроившись подальше, я закрываю глаза. Но не проходит и секунды, как он поворачивается ко мне и двигается ближе. Том неожиданно крепко обнимает меня поперек груди, со всей силы прижимая к себе. У меня перехватывает дыхание. В его действиях столько отчаяния, что меня сносит им, словно волной.
Он утыкается мне в макушку носом и говорит:
— Прости меня, Белинда… Пожалуйста, прости.
Глава 12
— Прости меня, Белинда… Пожалуйста, прости.
Я сглатываю. Нахожу его руку на своем теле и сжимаю ее. Сердце разбивается на много-много кусочков, потому что такую слабость Том еще никогда мне не показывал.
— За что ты извиняешься? Все в порядке, Том… — шепчу я.
— За то, что я говорил тебе, и как себя вел. Я на самом деле хочу быть с тобой рядом, мне хорошо с тобой, но…
Я чувствую спиной его горячую грудь и обжигающее дыхание на затылке. Жду. Понимаю, что он хочет сказать что-то еще.
— Что «но»?
— Я больше так не могу! Я не могу делать вид, что все происходящее меня не касается.
Оцепенев, я почти не дышу и не двигаюсь. Том молчит, слова даются ему тяжело.
— Я ломаюсь, Белинда… Я не должен тебе жаловаться, не должен так падать в твоих глазах, но мне просто некому больше об этом сказать.
Сглотнув, я медленно разворачиваюсь в его руках.
— Том… — шепчу я, почти касаясь его носа своим, — все в порядке. Ты можешь говорить мне о чем угодно, я все пойму…
Он смыкает ладони у меня на спине.
— Вся моя жизнь рушится на глазах, и я никак не могу это остановить. Невыносимо наблюдать за этим.
— Том, твоя жизнь не рушится. Твоя жизнь — это ведь не только звездный образ.
Горько покачав головой, он говорит:
— Моя работа — это все, что у меня есть.
— Это не так, Том… — Положив руку ему на щеку, я чувствую, что перехожу границы, начерченные мной же, но не могу противостоять желанию коснуться его. — У тебя есть семья, сын, у тебя есть мы… Целая жизнь, помимо работы.
— Я не знаю, кто я без нее.
Задумавшись, я сажусь на колени, переместив руки Тому на грудь.
— Мне плевать на твою работу. Будь ты хоть бомжом, я все равно буду тобой восхищаться.
Сжав мою ладонь, Том усмехается, будто обесценивая эти слова.
— Нет, Белинда. Ты восхищаешься не мной. Ты восхищаешься тем, кем я являюсь, той жизнью, которой я живу, и тем окружением, что я создаю вокруг себя. Лиши меня работы, и я буду уже другим человеком.
— Ты идиот… Они могут отнять у тебя премии, топы в чартах, да что угодно, но никто не сможет лишить тебя твоего опыта! Никто не отнимет то, что делает тебя тобой. Пусть ничего не будет, мне плевать, потому что никто больше не может быть таким, как ты! И уж точно не наличие тупых премий говорит что-то о человеке… Господи, Том, да кому они вообще нужны? Они ничего не значат.
Мы долго молчим, глядя друг на друга. Он гладит меня по руке, и я вспоминаю, как хорошо мне с ним было, и почему я
