Памела Джонсон - Решающее лето
Я знал, что если в эту минуту войдет Элен, слова будут излишни. Она сама прочтет все на моем лице, ее уста произнесут то единственное, так нужное мне слово. Я протяну к ней руки — она прильнет к моей груди. Замерев, мы будем молча стоять, и мгновение признания покажется нам бесконечно неповторимым.
Но Элен не вошла. Пора счастливых случайностей давно уже миновала в этом мире. Если я когда-либо встречусь с ней, то только потому, что сам того захочу, а увидев ее, не найду что сказать, и она так и останется ничего не подозревающей незнакомкой, к ногам которой я тайно положил свои поблекшие и нелепые мечты.
Все это я прекрасно понимал и тем не менее, придя домой, позвонил Филду. Я пригласил его и Наоми в гости.
Обрадованный, он почти кричал в трубку. Он не ожидал, что я снова захочу его видеть.
— С удовольствием! Когда же? Мы свободны всю неделю.
— Когда хотите, в любой день. Как ты думаешь, миссис Эштон согласится составить нам компанию?
— Она у нас, я спрошу ее. Я уверен, что она будет в восторге. — Сердце мое так судорожно сжалось, что кровь зашумела в ушах. Трубка зловеще замолчала, видимо Филд прикрыл ее рукой. Затем он отнял руку, и в трубку снова ворвались шорохи и звуки жизни; их покрыл голос Джонни Филда: — Она говорит, что с удовольствием придет.
— Приходите сегодня вечером, — выпалил я, надеясь, что голос у меня такой же, как обычно. На самом же деле у меня перехватило горло.
Джонни тут же ответил:
— Ах, как жаль, но сегодня мы никак не можем. Элен уже уходит, а у Наоми какое-то свидание.
Конечно. Разве могло это произойти именно сегодня, в этот неповторимый вечер.
— Ну тогда завтра.
— Завтра? Что ж, пожалуй. Я сейчас спрошу. — Снова немая тишина в трубке. А потом: — Да, да, великолепная идея! В котором часу?
— Приходите на коктейль, если мне удастся раздобыть спиртное. К восьми.
— В восемь! — воскликнул Филд. — Чудесно!
На этот раз я серьезно усомнился в том, что мне удастся когда-либо избавиться от Джонни Филда, раз он по моей доброй воле снова вошел в мою жизнь. Но в эту минуту я мечтал только об одном: чтобы завтрашний вечер был таким же, как этот — безветренным, ясным и погожим.
Я ничуть не удивился, проснувшись ночью от резкого холода, и поспешил натянуть на себя одеяла, которые вечером отбросил к ногам. Утро было серое и дождливое. С семи утра до семи вечера, не переставая, уныло моросил дождь. Было так сыро и холодно, что в дополнение к дровяному камину я вынужден был включить еще и электрический.
В восемь я ждал прихода гостей, почти равнодушный к тому, придут они или нет. Когда на пороге появилась Элен, я с удивлением подумал, что я мог в ней найти. Она показалась мне еще более бесцветной, чем в первый раз, — просто энергичная, умная и деловая женщина, столь же непохожая на ту Элен, о которой я мечтал, как этот дождливый мартовский вечер на своего чудесного предшественника. Первым долгом Элен выразила свое восхищение моей квартирой, ее удивило, что в наши времена жестокого жилищного кризиса мне разрешают одному жить в такой большой квартире. Я сдержанно и вежливо объяснил ей, что до последнего времени здесь жила также моя покойная мачеха, и, как только будут улажены ее дела, я подыщу себе что-нибудь поменьше или сдам две верхние комнаты.
— Хотя бы потому, что квартирная плата мне одному теперь не под силу. Понимаете?
— О, я совсем не собиралась осуждать вас, — поспешно сказала она. — Пожалуйста, не думайте так.
— Когда-то это был и мой дом, — пробормотал Филд, обходя гостиную, любовно оглядывая ее стены и улыбаясь знакомой картине или безделушке. — Сколько чудесных воспоминаний!
Меня удивило, что эти воспоминания не вызывают у него краски стыда. Наоми, должно быть, подумала о том же, ибо поспешила задать ему какой-то вопрос о его работе, потребовавший от Джонни пространного ответа.
Когда он покончил с этим, он уже чувствовал себя так, словно никогда не покидал эти стены, ему казалось, что они приняли его в свои объятия, как старая, удобная постель. Он уселся на краешек дивана, поближе к огню. Наоми же заявила, что никогда не страдает от холода, ибо у нее хорошее кровообращение. Филд обежал глазами книжные полки, лицо его стало мягким, покорным. Возвращение к прошлому сделало его уязвимым.
Элен уселась напротив него. У нее была необыкновенная способность застывать в одной позе. Так, без всякого усилия или напряжения, она могла сидеть, почти не двигаясь и, казалось, совсем не дыша, олицетворяя собою полнейший покой.
По всей видимости, она ничего не знала о том, что связывало в прошлом меня и Филда.
— Как долго ты жил здесь? — спросила она его.
— Почти год. — А затем с бесстыдством, которое должно было прозвучать как шутка, явно не удавшаяся, на мой взгляд, он добавил: — Пока меня не выставили отсюда.
— Это вы его выставили, Клод? — спросила, рассмеявшись, Элен, решив, что все это не более чем обмен дружескими колкостями.
Филд промолчал, а потом вдруг спросил:
— У тебя не сохранилось фотографии Хелены, Клод?
Наоми мучительно покраснела и от этого похорошела еще больше.
— Из последних — нет, — ответил я, думая о том, что должна сейчас испытывать Наоми. — По-моему, она не фотографировалась лет с восемнадцати.
— Она всегда говорила: «Лучшее, что во мне есть, — это краски. Не станет их, не станет и меня», — засмеялся Филд.
Я с удивлением выслушал эту новую подробность о Хелене — так вот в чем причина ее упорного отказа позировать перед фотоаппаратом. Я понял, что Филд во многих отношениях знает о ней больше, чем я.
Он, должно быть, заметил мой взгляд, полный любопытства, ибо тут же торжествующе воскликнул:
— Ты знаешь, мы с ней однажды все-таки сфотографировались, но она тут же порвала снимок.
— Где же?
— У уличного фотографа, как-то утром на Риджент-стрит. Хелена взяла у него адрес, зашла потом за снимком, но тут же порвала его, даже не показав мне.
— Джонни, — прервала его, явно нервничая, Наоми, — расскажи Клоду о письме, которое Хэймер получил от одного из своих избирателей.
— Да, да расскажи, — подхватила Элен. — Это такая забавная история. — Она посмотрела на меня, внезапно догадавшись о немом поединке между мной и Филдом и попытках Наоми отвлечь нас от этого.
— А, вы об этом, — промолвил Джон и, улыбаясь, стал рассказывать. Он утрировал просительный тон письма избирателя к члену парламента и изображал все гораздо более нелепым и комичным, чем это, очевидно, было на самом деле. Как только он умолк, Наоми потребовала рассказать все до конца: ей хотелось, чтобы Филд полностью продемонстрировал свой талант рассказчика.
