Алессандро Д'Авения - Белая как молоко, красная как кровь
Не понимаю её. Более того, она сердит меня. Я поднимаюсь на горы, пересекаю моря, по горло погружаюсь в ненавистную белизну, а Беатриче отвергает меня таким вот образом. Я сделал всё, чтобы добраться до неё, и, когда она уже рядом, вдруг обнаруживаю, что она где-то ужасно далеко. У меня невольно сжимаются кулаки, чувствую, что сейчас заору, но в горле встаёт ком…
Беатриче подходит ко мне, берёт мои сжатые руки в свои, и я сникаю. У неё тёплые руки, и я чувствую, что передаю ей свою жизнь, когда ласково прикасаюсь к ним, и что так мы либо обменяемся нашими душами, либо они не найдут больше другого места для пребывания.
Потом она осторожно отпускает мои руки, давая моей душе время вернуться на своё место, и я слышу, как она уплывает от меня, направляясь в какой-то неведомый порт.
— Спасибо, что навестил меня, Лео. А теперь тебе нужно идти. Извини, но я очень устала. Мне было бы приятно, если бы ты ещё навестил меня. Запиши номер моего мобильника, теперь сможешь предупредить, когда тебя ждать. Спасибо.
Я так растерялся, так обомлел, что даже плохо соображаю, и потому молчу о том, что у меня есть её номер. А когда она диктует его, замечаю, что он совсем не тот, какой дала мне Сильвия.
Не могу расспрашивать Беатриче, но понимаю теперь, почему все мои послания оставались без ответа. Выходит, она не считает меня неудачником, и её молчание ничего не значит! И у меня ещё остаётся какая-то надежда. Может, Сильвия ошиблась, может, у неё тоже оказался неверный номер, или я сам неправильно записал его. Память у меня хуже, чем у моей девяностолетней бабушки. Наклоняюсь и целую Беатриче в лоб. Её тонкая кожа пахнет простым мылом, без всяких там дольчегаббан и кельвинкляйнов. Простым мылом, и всё. Пахнет Беатриче. Без обёртки
— Спасибо тебе.
Она провожает меня улыбкой, а я, повернувшись к двери, ощущаю за спиной что-то белое, готовое разжевать меня и проглотить.
Мама Беатриче благодарит меня и говорит, что Сильвия ждёт на улице. Стараюсь не выдать волнения.
— Спасибо, синьора. Если позволите, я хотел бы навещать Беатриче. И если вам что-нибудь нужно, я в вашем распоряжении, звоните мне… даже утром.
Она искренне смеётся.
— Ты, я вижу, ранняя пташка. Так и сделаю.
На улице Сильвия ждёт меня, прижавшись к фонарному столбу, словно хочет обнять его. Пристально смотрит на меня, но я почти не вижу её, потому что мои глаза застилают слёзы. Она берёт меня за руку, и, лёгкие, словно листья, мы бродим с нею в тишине до самого вечера, держась за руки, и каждый из нас силён не собственной силой, а той, которую отдаёт другому.
Когда возвращаюсь домой, мама сидит в гостиной. Отец напротив неё. Слово две статуи.
— Садись.
Опускаю рюкзак на пол и готовлюсь защититься от гнева, который обрушится на меня сейчас. Разговор начинает мама:
— Звонили из школы. Рискуешь остаться на второй год. С сегодняшнего дня до конца учебного года из дома больше ни шагу.
Смотрю на отца, чтобы понять, обычная ли это мамина атака в начале переговоров, которые завершаются, как правило, урезанием карманных денег или запретом на выход в ближайшую субботу. Но папа смертельно серьёзен. Разговор окончен. Молчу. Подхватываю рюкзак и поднимаюсь к себе в комнату. Можно подумать, напугали меня таким наказанием. Нужно будет, убегу, хотел бы я посмотреть, как им удастся удержать меня дома. К тому же, что станут делать, если убегу? Ещё год будут держать дома? Тогда опять убегу, пока не накажут на всю жизнь, а это уж совсем бесполезно, потому что если вся жизнь — наказание, какой смысл удваивать его. Растягиваюсь на кровати. Взгляд упирается в потолок, и на нём возникает, словно фреска, лицо Беатриче.
«Не знаю, понял ли ты, что я умираю».
Слова её тысячами иголок вонзаются в мои вены. Я ничего не понял в жизни, ничего не знаю о страдании, смерти, любви. А ведь я верил, что любовь побеждает всё. Обманывался. Как и все: играем всё по тому же сценарию в этой комедии, чтобы погибнуть в конце. Это не комедия, это триллер. Холодею от ужаса и вдруг замечаю, что в комнату вошёл отец. Стоит у окна и смотрит наружу.
— Знаешь, Лео, я тоже однажды прогулял школу. Брату одного моего школьного товарища подарили автомобиль с откидным верхом, и в то утро мы отправились на нём покататься по берегу. До сих пор помню ветер, уносивший наши восторженные крики, сумасшедшую скорость… И море. И всю эту свободу — целиком нашу. Другие ребята сидели в школе, запертые в четырёх стенах, а мы, свободные, летели вперёд. Как сейчас помню бескрайний горизонт без единой точки отсчёта, где только солнце ограничивало бесконечность. Тогда я понял, что при такой свободе мало иметь корабль, нужно ещё знать, куда, в какой порт направить его, к какой мечте, ради которой стоило бы пересекать это море.
Отец замолчал, словно увидел за окном тот горизонт и огни какого-то далёкого, словно в сновидении, порта.
— Если бы в тот день я пошёл в школу, Лео, сегодня я не был бы тем, кто я есть. Ответы, какие нужны были мне, я получил именно в тот день, когда пропустил занятия. В тот день, когда впервые в жизни даже ценой наказания искал то, что мне нужно…
Не знаю, превратился ли мой отец в Альбуса Дамблдора[30] или в доктора Хауса[31], только он прекрасно понял, каково мне сейчас. Я с трудом в это верю. Он уже поразил меня однажды, когда рассказал о своём знакомстве с мамой, — но такого я просто не ожидал от него. В сущности, я ведь знаю его уже шестнадцать лет, но на самом деле плохо представляю, что он за человек, и почти ничего не ведаю из того, что действительно важно. Хочу ответить, но понимаю, как это получится глупо, а отец тем временем продолжает:
— Не знаю, почему ты сегодня пропустил школу, и за это заслуживаешь наказания, потому что должен отвечать за свои поступки. Не знаю и не хочу знать. Я доверяю тебе.
Мир определённо переворачивается. Можно думать, отец начнёт сейчас вертеться в другую сторону, Гомер Симпсон станет образцовым мужем, а «Интер» — чемпионом. Мой отец говорит невероятные вещи. Словно в каком-нибудь фильме. Говорит именно то, в чём я так нуждаюсь. Спрашиваю себя, почему он не сделал этого раньше. И, ещё не успев даже задать вопрос, получаю ответ:
— Понимаю теперь, что ты рискуешь остаться на второй год ради того, что тебе дорого, и уверен: это не какие-ни-будь глупости.
Молчу и думаю про себя: неужели достаточно всего лишь пропустить один день занятий, чтобы твоя жизнь из чёрнобелой превратилась в цветную. Сначала Беатриче, теперь папа. Единственное, что мне пришло в голову, это спросить:
— И как же тебя наказали тогда?
Отец оборачивается ко мне с иронической улыбкой:
