Алессандро Д'Авения - Белая как молоко, красная как кровь
— Он хотел познакомиться с тобой. Это мой друг.
Едва не плачу от счастья. Окончательно теряюсь и не знаю, что сказать.
— Чао, Беатриче, — выговариваю, — как ты себя чувствуешь?
Ну и дурацкий вопрос! Как, по-твоему, она должна чувствовать себя, недоумок!
— Хорошо. Только немного устала. Знаешь, это тяжёлое лечение, отнимает много сил, но чувствую себя хорошо. Хотела поблагодарить тебя за кровь, которую ты подарил мне. Мама всё рассказала.
Значит, это верно, что моя кровь питает огненно-рыжие волосы Беатриче. Я счастлив. Просто счастлив. Короткие огненно-рыжие волосы растут у неё благодаря моей крови. Моей красной, как кровь, любви. Я так захвачен этой мыслью, что у меня невольно срывается с языка глупость:
— Я счастлив, что моя кровь течёт в твоих венах.
Беатриче улыбается — такая улыбка способна мгновенно растопить миллион палочек «Финдус»[29]. Сердце моё стучит, уши горят и, наверное, покраснели. Я тотчас приношу извинения. Сморозил глупость, это бестактно. Ну и дурак! Хочется скрыться в самом тёмном углу этой комнаты, которую я ещё и не видел даже, настолько всё внимание приковано к Беатриче, к этому эпицентру моей жизни.
— Не волнуйся. Я рада, что твоя кровь течёт в моём сердце. А вы, значит, сегодня специально не пошли в школу, чтобы прийти ко мне… спасибо. Как давно уже я не была там, и всё это кажется мне таким далёким…
Беатриче права. По сравнению с тем, что она переживает, школа — это прогулка. Невероятно, что в свои шестнадцать лет ты полагаешь, будто жизнь — это школа, а школа — жизнь. Что ад — это училы, рай — каникулы, а отметки — Страшный суд. Возможно ли, чтобы в шестнадцать лет мир ограничивался школьным двором?
Зелёные глаза её на матово-бледном лице блестят, словно ночные огни, выдавая жизнь, которая таится в ней, подобно тихому горному роднику, скрытому и спокойному.
— Мне столько всего хотелось бы сделать, но не могу. Я слишком ослабела и быстро устаю. Я мечтала выучить языки, путешествовать, научиться играть на каком-нибудь инструменте… Ничего. Все планы рухнули. А ещё мои волосы… Стыдно показываться в таком виде. Маме пришлось уговаривать меня увидеться с вами. Я потеряла даже волосы, самое красивое, что у меня было. Как и с ними, рассталась со всеми моими мечтами.
Смотрю на неё и не знаю, что сказать. Рядом с ней я — словно капля воды, которая испаряется на августовском солнце, и мои бесполезные слова — лишь лёгкий вздох, тающий в воздухе. И действительно, пунктуальный и неуместный, словно школьный звонок, произношу:
— Вырастут, и все твои мечты осуществятся. Одна за другой.
Она устало улыбается, но губы дрожат.
— Надеюсь, всем сердцем надеюсь, но, похоже, моя кровь не хочет поправляться. Всё время портится.
Жемчужина в виде слезы скатывается по щеке Беатриче. И тут Сильвия ласково, словно сестра, гладит её по голове и подбирает слезинку. Затем поднимается и выходит из комнаты. Остаюсь наедине с Беатриче; она закрывает глаза, уставшая и встревоженная поведением Сильвии.
— Мне жаль. Иногда я бываю слишком резка.
Беатриче беспокоится о нас, а должно быть наоборот.
Я наедине с ней и должен сейчас открыть секрет её выздоровления. Я — твоё выздоровление, Беатриче, а ты — моё. Только когда мы оба это поймём и придём к согласию, всё станет возможно, раз и навсегда. Собираюсь с духом, чтобы сказать, что люблю её, готовлюсь к этому, словно спринтер на старте, но чувствую себя, как перед стеной. Люблю тебя, люблю тебя, люблю тебя. Всего пять букв плюс четыре, я в силах произнести их. Беатриче замечает, как я волнуюсь.
— Не нужно бояться слов. Это я поняла за время болезни. Нужно называть вещи своими именами и не пугаться этого.
Вот поэтому я и хочу сказать тебе, поэтому хочу сказать… Поэтому сейчас закричу, что люблю тебя.
— Даже если это слово — смерть. Я больше не страшусь никаких слов, потому что не боюсь правды. Когда дело касается твоей жизни, невозможно выискивать какие-то другие слова.
Вот поэтому я и должен сказать ей всю правду, сейчас. Правда придаст ей силы, и Беатриче поправится.
— Я хотел сказать тебе одну вещь.
Говорю, но понятия не имею, откуда взялись эти слова и кто осмелился произнести их. Не знаю, сколько разных Лео таится во мне, но рано или поздно придётся выбрать одного. Или пусть Беатриче выберет того, какой нравится ей больше всех.
— Слушаю тебя.
Молчу, долго, целую минуту. Тот Лео, который отважился произнести эти первые слова, сразу же спрятался. Теперь он должен был бы сказать «люблю тебя». Но он прячется в тёмном углу, закрыв лицо руками, как будто что-то страшное набросится сейчас на него, и я упрашиваю его заговорить. Давай, Лео, выходи оттуда, как лев из чащи. Рычи!
Тишина.
Беатриче ждёт. Улыбается, ободряя меня, и трогает за руку.
— Что случилось?
Её прикосновение словно открывает какой-то шлюз, я вспыхиваю и с волнением произношу:
— Беатриче… я… Беатриче… люблю тебя.
На моём лице выражение, какое бывает на уроке математики, когда ты не уверен в ответе и надеешься, что учила как-то даст тебе понять, ошибаешься ты или нет, и тогда сможешь вернуться к началу, как будто ничего и не сказал. На мою руку опустилась тонкая, белая как снег рука Беатриче, невесомая, словно бабочка. Беатриче закрывает глаза и молчит. Потом слегка вздыхает и, глядя на меня, говорит:
— Лео, ты сказал мне чудесные слова, но не знаю, понял ли ты, что я умираю.
Мне почудилось, будто меня сбил с ног какой-то ужасный вихрь, сорвал одежду и я остался перед Беатриче раздетым: нагой, раненый и беззащитный.
— Это несправедливо.
Говорю как человек, который неожиданно пробуждается после длительного сна и ещё не совсем отличает сновидение от яви. Я совсем тихо произнёс свои слова, но она услышала.
— Дело не в справедливости, Лео. К сожалению, это факт, и он касается меня. Вопрос только в том, готова ли я к этому. Раньше не была готова. Теперь, наверное, да.
Я больше не слушаю её, не понимаю, что она говорит: во мне всё бунтует, и я не хочу её слушать. Моя мечта возвращает меня к реальности? Мир определённо перевернулся с ног на голову. С каких это пор мечта обращает тебя к реальной жизни? Ощущение, будто кто-то избивает меня палкой, и я совершенно беспомощен.
— Любовь, с какой ко мне относились все эти месяцы, изменила меня и заставила обратиться к Богу. И я постепенно перестаю бояться, перестаю плакать, потому что верю, что, закрыв глаза, проснусь там, у Него. И больше не буду страдать.
Не понимаю её. Более того, она сердит меня. Я поднимаюсь на горы, пересекаю моря, по горло погружаюсь в ненавистную белизну, а Беатриче отвергает меня таким вот образом. Я сделал всё, чтобы добраться до неё, и, когда она уже рядом, вдруг обнаруживаю, что она где-то ужасно далеко. У меня невольно сжимаются кулаки, чувствую, что сейчас заору, но в горле встаёт ком…
