Два солнца в моей реке - Наталия Михайловна Терентьева
Я, кстати, верю, что почти сорокалетняя Мариша нравится в том числе и тем, кто сильно моложе ее. Быстрая, яркая, веселая, смелая, хорошенькая на лицо, чуть полноватая, но это скорее украшение, чем недостаток. Покажите мне мужчину, которому не нравятся женщины с приятными округлостями, не комплексующие, а наоборот, подчеркивающие свою фигуру.
Друг Мариши оказался аспирантом республиканского университета, говорил хорошо, интересно, и я как-то на время перестала думать о своем, о девичьем, с удовольствием переключилась. Новый фильм, который я еще не смотрела, новости политики, громкое увольнение одного министра, с которым Мариша как раз недавно повздорила – Мариша смеялась, что не надо с ней ссориться, аспирант с восторгом на нее посматривал, кажется, неподдельным. Где у некоторых людей заканчивается страх и начинается восторг – иногда непонятно.
– Лёля, ты где витаешь? Ты ничего вообще не говоришь. Рассказывай, что происходит.
Я пожала плечами. Приехала бы одна, может, я бы и рассказала. Ну и пусть бы Мариша вынесла молниеносный вердикт, никто не заставляет меня ему следовать. Но не рассказывать же этому аспиранту, что я встретила другого, еще не разлюбив Сашу. И теперь не знаю, как быть – прежде всего с самой собой.
Мы поехали в тот самый ресторан, где я встречалась с Сашей в последний раз. И засели там до вечера. Заиграла живая музыка, очаровательная молодая певица пела без устали романтические песни, Мариша раскраснелась, выпила лишнего, я тоже выпила пару бокалов вина, чувствуя себя одновременно и счастливо свободной, и невыносимо одинокой.
Почему я одинока, если у меня есть Эварс? Но ведь его сейчас со мной нет. Мне нравится моя свобода, но гораздо больше мне нравится быть влюбленной. Но влюбленность – это зависимость. Мне нравится быть зависимой? Интересно, Мариша на самом деле влюблена в этого симпатичного аспиранта? А он? Тоже влюблен в мою сестру? То ли я устала сегодня, то ли вино оказалось слишком крепким для меня, или выпила многовато, но я как-то потеряла ощущение реальности. Веселая Мариша, аспирант, смело обнимающий ее прямо на глазах у всех, все-таки Мариша – министр, какой-никакой… Министр культуры… Ничего себе культура…
Я заставила себя встать, дойти до туалета, умыться холодной водой. Не зря я не люблю выпивать. Кто это в зеркале? Что за бледная, растерянная особа, с плохо слушающимися губами, глазами в разные стороны? Это кто? Психолог, к которому люди ходят, чтобы спросить, что делать, если хочется выйти в окно, но и жить все-таки еще хочется?
Я прошла бочком подальше от столика, где сидели Мариша с аспирантом, и вышла на улицу. Скорей бы включился полностью мозг. Как же я не люблю, когда из-за алкоголя он отключается! А ведь многие люди страдают от присутствия этой странной субстанции – мозга – в своем организме и пытаются его отключать или хотя бы переключать как можно чаще, благо нашими предками найден тому легкий способ. Выпил – и всё, мозг работает в другом режиме. Было холодно, стало тепло, было грустно, стало весело, было тяжело, стало легко, давили мысли, больше их нет. Собственно, все обезболивающие препараты вредны, алкоголь еще не самое страшное. Ко мне иногда приходят люди с парализованной волей, полгода пытающиеся вылечить свою душу сложными химическими формулами.
Я шла по темной улице, стараясь глубоко дышать, складывая числа в уме, это всегда помогало мне не уснуть за рулем, должно наверняка помочь побыстрее протрезветь. Восемь плюс восемь – шестнадцать… И зря я только продала машину… Шестнадцать плюс шестнадцать – тридцать два… Была бы за рулем, не напилась бы сегодня… Тридцать два плюс тридцать два – шестьдесят четыре, шестьдесят четыре плюс шестьдесят четыре – сто двадцать восемь… На тридцати двух тысячах семистах шестидесяти восьми мой мозг сказал: «Всё, я в норме».
Мариша меня потеряла, настойчиво звонила, писала, и я ей написала в ответ одно слово: «Занята» и больше не отвечала. Нет, меня не тяготит опека сестры. Она и сестра, и подруга, но… Иногда мне хочется принимать решения самой, не обсуждать их с Маришей, не возвращаться снова и снова к больным темам. Между абсолютной свободой и искренней дружбой со своей единственной сестрой я выбираю… – что?
Глава 19
Мы ехали с Эварсом уже часа два по пустой дороге, добираясь до деревни с говорящим названием Голяши, где Эварс хотел сфотографировать старые деревянные дома с необыкновенно красивыми дверьми. Двери он увидел в интернете, какое это отношение имеет к русскому языку, его морфемам и дериватам, я выяснять не стала. Едем вместе, машина, которую мы арендовали, идет легко, я, оказывается, очень люблю водить, я уже подзабыла это приятное ощущение полета по трассе, Эварс рядом, я ни в чем ни перед кем не виновата, мне хорошо. Когда мы свернули с трассы на грунтовую дорогу, довольно плохую, машину стало трясти и подбрасывать на ямах, Эварс засмеялся:
– А-а-а… это настоящая русская дорога!
– Нам нормально, а враги не пройдут.
Эварс внимательно посмотрел на меня, помолчал, улыбаясь, и спросил:
– Помнишь, ты сказала: «Мы предпочитаем свободу уверенности в завтрашнем дне…» Почему так?
– Я думаю, потому что мы столетиями были рабами, крепостными, принадлежали помещику, как вещь. – Я хотела объяснить Эварсу, что такое «помещик» и «крепостные», но он показал мне экран своего телефона, где с ошибками, но в целом правильно шел перевод моих слов.
– Здесь всё есть! Я скачал приложение для устный перевод, очень удобно. Конечно, это мешает учиться, но иногда мне хочется понимать сто процентов, что ты говоришь.
– Понятно. Смешно…
– Смешно?
– Ну да. Как будто здесь есть еще кто-то, кто участвует в нашем разговоре… Ладно. Я думаю, что у этих несвободных, полностью зависимых людей, наших предков, самой главной ценностью была свобода, которой у них не было. И это вошло в наш генетический код. Я как раз недавно думала о том, что такое свобода для меня. И что для меня важнее – близкие отношения или абсолютная свобода.
– И что ты решила?
– Подожди… – Я с трудом объехала сбитое на дороге животное. – Фу, черт… Надеюсь, это не кошка.
– А кто?
– Не знаю… лиса, может быть.
– Лиса не жалко?
– Кошка – домашнее животное. Лиса – хищник.
– Человек тоже хищник.
– Не каждый человек хищник.
– Мне интересно с тобой говорить. Ты очень интересная женщина.
– Если ты имеешь в виду интеллект, лучше сказать «интересный человек».
Эварс кивнул и тут же открыл блокнот, который он всегда брал с собой, старательно, некрасивым, но аккуратным почерком записывая всё интересное с его точки зрения. Именно от руки в блокнот – не в планшет, не в телефон. Хотя я ведь не знаю, что именно он пишет. Смотреть не буду – вдруг увижу что-то не то… Почему меня то и дело посещает эта мысль – не спрашивать лишнее, не читать то, что мне не предназначено… Моя сверхтревожность, неуверенность в себе – кто в этом виноват? Саша? Бывший муж? Вся моя предыдущая жизнь? Или же я сама? От тревожности есть таблетки. Но я не прописываю таблеток ни другим, ни себе. И не потому что я не врач, а потому что я не думаю, что душевную боль, растерянность, отчаяние надо лечить таблетками.
Как хорошо с человеком, который не дает тебе долго сидеть в душной запертой комнатке твоих сомнений в самой себе.
Эварс, как неугомонный мальчишка, ходил по деревне, которую мы с трудом нашли, потому что отключился навигатор, а бумажной картой мы не запаслись. Двери оказались на самом деле необыкновенно красивые, двустворчатые, с резными украшениями, сделанные явно одним и тем же мастером в одиннадцати домах, но все немного разные.
Людей в деревне было мало, точнее, сначала мы увидели только двоих – парня на хорошей машине, заехавшего во двор, где был выстроен новый дом, и совершенно пьяную женщину, бившую свою собаку сухой хворостиной. Собаке, очевидно, было не больно, она не отходила далеко от женщины. Наверное, привыкла к пьянству и чудачествам своей хозяйки и любила ее такую, как она есть. Идеальная подружка.
Когда мы прошли по деревне до конца и обратно, нас
