Отдай, детка! Ты же старшая! (СИ) - Козырь Фаина

— Подумаешь, разные! — вдруг сказал он вслух и решительно достал из кармана ключи. — Противоположности вообще — то притягиваются!

И с этой жизнеутверждающей мыслью Пименов шагнул в Даринкин подъезд.

— Стой, стой, стой, стой, стой, стой, стой! Эй! Добрыня! Или как тебя там! Дверь придержи! — услышал Иван из — за спины громкий, приближавшийся с невероятной скоростью нагловатый голос Даринкиного племянника.

Это мажорчик, размахивая пакетом и очень резво перепрыгивая через низкий палисадник, со всех ног бежал от арки к подъезду. Широкая улыбка ярко сияла на его довольной, тяжело дышавшей мордочке. Пименов напрягся: он как-то вообще не ладил с подростками. Он умел, если было нужно, быть предельно убедительным с местной шпаной: взять, например, за шиворот, спустить с лестницы, стукнуть аккуратно для приведения в чувство, дать ладонью по губам, останавливая поток матерной брани. Но что делать с будущим родственником, который при всей своей внешней воспитанности был существом явно безбашенным и аморальным, он не знал. Конечно, любую проблему могла решить Даринка. Сразу было видно, что племянник ее уважал и боялся, но, к сожалению, она недавно прислала Ване сообщение, что будет очень поздно, поэтому Пименов мысленно скривился, уговаривая держать себя в руках и не переборщить, если малолетний бытовушник что — нибудь устроит.

Но очаровательный бандит со взглядом ангелочка, чуть успокоив тяжелое дыхание, вежливой скороговоркой выдавал:

— Привет! Еле догнал! Уф! Не стой столбом, богатырь земли русской. Как там? Это… Напои, накорми, спасть уложи… Хи- хи! Что я сказал? Вот идиот! Не ты, Добрыня, идиот! Даринка нам даст обоим, если ты меня уложишь, вернее, хи- хи, если я тебя уложу… эээ… да не пугайся ты…в общем, не суть! Да нормальный я! Шучу! Неадекватно…Прости! Привычка! Дурное общество и все такое… Пойдем! А то я без обеда! А у нас ужин уже есть? Или нужно в магазин сгонять? Я запросто! Денег дашь? Побольше…

Пименов от такого потока информации немного оторопел. И даже не на шутку забеспокоился. Но так как мажорчик разговаривал преимущественно сам с собой, то Иван посмотрел на него сурово, но спокойно (что возьмешь с аморального типа?), потом вздохнул, буркнул что — то неопределенное, развернулся к парню спиной и стал подниматься по лестнице. Не ответил и денег, конечно, не дал. Но мажорчика сие поведение собеседника ничуть не расстроило, и он, вполне довольный, засеменил за ним, чему — то своему ухмыляясь.

Эх, Ваня! Бедный Ваня! Почему бедный? Да потому что уже через час у него, здорового и крепкого, подскочило давление, шумно застучало в висках и равномерно прошиб пот по пояснице. Ванечка с превеликим удовольствием оторвал бы племянничку голову, но… распоряжаться в чужой вотчине не видел за собой никаких моральных и физических прав. Приходилось терпеть.

— А что там терпеть? — изумитесь вы. — Очаровательный юноша, вполне воспитанный, ну, немного болтает, ну, чуть быстрее, чем обычно, передвигается по квартире, язвит, намекает на такое всякое, непотребное. Но ведь это так безобидно! Так умилительно! А то, что он, быстренько расположившись на кухне, спустя положенное для приготовления ужина время с явным аппетитом уминал пожаренный Ваней картофель, так это вообще показатель хорошего здоровья! И? Что здесь такого?

Да только Пименову было не до смеха. С того самого момента, как они вошли в квартиру, началось: мажорчик мгновенно принялся изображать себя этаким Берти Вустером, молодым английским аристократом, а Ивана держал если не за Дживса, то по крайней мере за пушкинского Савельича, то есть командовал, клянчил и ныл. Пименов морщился, потирал нервно кулаки, но действовать привычно все же не решался. Поэтому постарался как можно скорее переместиться на кухню, где сразу же обвязал себя фирменным смаковским фартуком, точной копией телевизионного, который Даринке год назад подарил довольный ее работой клиент.

Иван, занявшись делом, сразу успокоился. Он вообще с удовольствием готовил нехитрые блюда и вполне умел позаботиться об оставленных на его попечении многочисленных соседских отпрысках. Но они всегда были очень молчаливы, боялись сказать лишнее слово суровому и немногословному дяде Ване. Мажорчик же наоборот. Болтал без умолку. Дразнил. Неприлично. Очень неприлично. Ваня даже раза два чуть не порезал руки абсолютно безопасной картофелечистко й. И уже был доведен до такого состояния, что решил все — таки мелкого подлеца стукнуть. Но тут как раз подоспела жареная картошечка, и племянник рот свой занял и даже заурчал от удовольствия. Целых семь минут в доме стояла блаженная полутишина.

Поевший мажорчик сладко потянулся и сказал нежно и доверительно:

— А было вкусненько! YES! — и с наслаждением засунул в рот остатки хрумкающего соленого огурчика.

Прожевав бабушки Веры посол, Герман почувствовал в себе непреодолимую жажду предаться, так сказать, нет, не греху, но… чему — то, что очень на него похожему — азартным играм.

— А что? — спросил он энергично у Вани, встав из — за стола и следуя за ним неотрывно и по пятам, а в данный момент ошиваясь аккуратно за его плечом, когда Пименов пытался невозмутимо помыть за мажорчиком его жирную тарелку. — Может, пока тети нет, сходим куда — нибудь? Я тут боулинг видел. Всего шестьсот рублей. Но ведь вечер… Чего молчишь? — и сделал шаг назад, чтобы дать возможность Пименову покинуть кухню.

— Дорого? — через минуту, когда Иван попытался расположиться на диване и включить телевизор, снова спросил мажорчик, усаживаясь рядом и поджимая ноги. — Тогда там вот, у поворота бильярдная — 250 рэ. За час управимся! Что? Опять? Молчишь?

Иван смерил его тяжелым взглядом и включил телевизор.

— Ладно, — заорал почти на ухо не сдававшийся мажорчик, подсаживаясь ближе и сверкая лукавым наглым взглядом, — не любишь бильярд, пошли в кальянную, там в Пиэспи срубимся…800 рэ на человека. Совсем дешево!

Пименов громко выдохнул, раздосадованно выключил телевизор и вышел из комнаты.

— Вот чего — ты молчишь? — донеслось до него. — Чего, спрашиваю, молчишь? Ау! Ау! Ау! И как тебя Дарина терпит! Не понимаю! Питекантроп, блин!

Иван попытался снова укрыться на кухне, потом в спальне, потом на балконе. Но куда бы он ни перемещался, везде его находил противный звонкий голос, канючивший над ухом. Так они и ходили: из комнаты в комнату, потом на кухню, в ванную и даже в туалет, но туда племянничек зайти не рискнул, поэтому продолжал ныть, стоя у самой двери:

— Не хочешь идти никуда — так бы и сказал! Зачем Несмеяну из себя строить? Сыграем дома! У тебя карты есть? А монополия? А шашки или шахматы там? О! Давай в нарды! Я умею! Блин! Тогда хотя бы в балду! Одну я уже в этом доме точно знаю, метр девяносто…

Иван резко открыл дверь туалета. Любой разумный человек, поймавший разъяренный пименовский взгляд, предпочел бы ретироваться, но мажорчик, судя по всему, умом и дальновидностью не обладал, поэтому ограничился следующим:

— Но-но! — попятился он. — Я ребенок! Нас конвенция защищает! И нечего на меня так зыркать! Мы, дети, в нашем юном возрасте играть хотим! Нам, детям, скучно! А сегодня дома за старшего ты, пока тетя не придет! Смотри! Я ей на тебя пожалуюсь! Ой! Не трогай ухо! Оно у меня одно! Ну, в смысле не одно, но это самое любимое! Ай!!! Ай!!! Убивают! Мама! Тетя! Спаси! — а дальше стук быстро удаляющихся в комнату ног и отщелкивающий звук замка. — Блин! Еле отбился! Питекантроп мрачный! Вот бросит тебя Даринка, будешь знать! Ты же скучный, как теленок! А силушка как у быка…

Красный, как рак, Ваня тяжело дышал, пытаясь прийти в себя. А там, из — за двери, раскатисто заржал мажорчик. Его вся эта ситуация очень развлекала. Придурок малолетний! Он ведь не знал, что еще мгновение, и Пименов был готов его по стенке вполне очевидно размазать… Вот они, тяжелые будни воспитателя детского сада…

Было почти десять, когда Горянова выходила из последнего магазина. Есть такое выражение — от усталости пар идет. Так вот, если следовать этой мысли, то Даринка сейчас представляла собой самый настоящий вейпер. Потому что дым ее усталости клубил, обволакивая девушку с ног до головы. То, на что у нее раньше уходило полдня, сегодня заняло слишком много времени. Коснувшись провального рыночного сегмента, который еще год назад давал вполне ощутимые прибыли, Горянова наступала поставщикам на больную мозоль и должна была выслушивать получасовые излияния на тему: у нас кризис и как все плохо, прежде чем получить вожделенный каталог и сделать несколько снимков оставшейся в ассортименте продукции. Даринка начала понимать Волкова. Работать с остатками было более чем трудно, а выписывать новые партии из Москвы, значит увеличить расходы. Не намного… Но все же! К тому же сегодняшний марш позволил ей понять уныние и раздражение людей, которые, по сути, были целевой группой нового ресторана. Поэтому, следовало признать, сегодня она получила очень полезный опыт. Среди середнячков обстановка была совсем другой…