Отдай, детка! Ты же старшая! (СИ) - Козырь Фаина

— Ладно — ладно! Я припомню! — пообещала Горянова, надела пальтишко и побежала вниз.

Элитных салонов мебели в городе было всего девять, чуть менее дорогих, но вполне приличных — еще штук пятнадцать. Итого — двадцать четыре. Не так много! Но! Везде были знакомые. И почти все они из руководства или управленцы, так что с каждым нужно будет перекинуться хотя бы парой — тройкой словечек. А это растягивало перспективу работы еще на полдня.

— Снова тебе, Горянова, ночь не спать! — сказала самой себе расстроенная Даринка и, понимая, что на работу сегодня уже не вернется — не успеет, набрала Волкову. — Паш, я сначала наши випы объеду и тебе на охране первую партию каталогов оставлю, а завтра остальное.

— Хорошо, — согласился Волков. — А я пока твои фотки полистаю и со светлячками поговорю.

На том и расстались. А через час Горянова уже увлеклась. Как истинная женщина, она тихо млела от всякой красоты. В том числе и от мебельной. А она (эта самая мебель) была вся подобрана с неимоверным вкусом и хотя расставлена была достаточно примитивно, но сам запах натуральных материалов приводил Даринку в щенячий восторг. И она вообще на какое — то время забывала, что пришла по делу.

К обеду Даринка уже вымоталась, а объехала только пять салонов. Каталоги гостиничной и ресторанной элитной мебели все были прошлогодние. Что огорчало, поэтому Даринка на всякий случай фоткала что — то приближенное и делала заметки на всякий случай. Но все равно скудность выбора удручала. Оставалась надежда на Мебельный дом — огромный пятиэтажный маркет на Ленинской. И Даринка направилась туда. Быстро пролетев первый экономный этаж, Горянова очутилась в настоящем женском будуаре. И, конечно, не смогла остаться равнодушной. Там только — только выставили спальни от Signorini & Coco, и Даринка поняла, что пропала: сначала острой иглой впилась в ее сердечко великолепие цвета слоновой кости с лакировкой и декором ручной работы, а потом каполивковый ясень, орех с полным рисунком, инкрустация из клена, английский текстиль. В общем, как тут голову не потерять!

— Что, Даринела Александровна, — понимающе улыбалась управляющая салоном Ада Линовская, — уже решили, что вам завернуть с собой?

— Конечно, Ада Генриховна! Заверните мне губки!

Женщина рассмеялась:

— Зачем же губки заворачивать? У такой блестящей женщины, как Вы, должен быть мужчина, способный все это подарить! Бриллианту нужна достойная оправа!

— А мы и сами с усами! — гордо парировала Горянова, с горечью понимая, что даже с ее оооочень приличной зарплатой, она сможет позволить себе такую спальню лет через десять, при условии полного отказа от еды, одежды и всего остального. — К тому же я здесь по делу! Хотя, надо признать, спальни — моя слабость! Но, чтобы я не устроила здесь детской истерики — мама купи, — ведите меня лучше к мебели для гостиниц. Она у вас на каком этаже сейчас?

Линовская помялась:

— На четвертом. Но там остатки из старого. Мы закрываем линию.

— Что так? Бабл?

— Кризис в стране…

— Грустно. Как и у других. Но покажите хоть, что осталось…

И они подошли к лифтам. Провозившись на четвертом минут сорок, все — таки выбор там был, Даринка запаслась мартовским каталогом и уже спускалась вниз, как решила еще разочек, одним глазком посмотреть на те две чудесных спальни, что, как она предполагала, будут сниться ей морозными декабрьскими вечерами.

Она присела на банкетку, впитывая в себя это удивительное ощущение гармоничной роскоши, и уплыла мыслями далеко. В эту чудесную минуту хотелось думать только о прекрасном. Какое — то трогательное движение отвлекло ее внимание от спального великолепия. Слева к лифтам неспешными шагами шли двое — холеный мужчина и невысокого роста пожилая женщина. И было что — то нежное, прекрасное, теплое в том, как она опиралась на его руку, как он склонялся к ней, как она, повернув голову, смотрела на его профиль с невероятной любовью и гордостью. У Горяновой защемило где — то там. Как ей захотелось, чтобы и на нее смотрели вот так, с любовью и гордостью! Но… но это было так же несбыточно, как и эта дорогущая спальня. Да, в этом мире есть вещи только для избранных. И Горянова к ним не относилась. И с этим она уже давным — давно смирилась. Так ей, по крайней мере, казалось.

Когда лифт подошел, мужчина развернулся лицом к Даринке, и она не сразу, с удивлением поняла, что это Истомин, потому что никогда не видела на его лице такого нежного и такого сияющего счастьем, не скрытого обычной невозмутимостью выражения. Она завороженно смотрела на него. В последнее мгновение, когда дверцы лифта уже начали закрываться, он тоже узнал ее и неспешно кивнул в знак приветствия, не успев стереть с лица открытой и всёпоглощающей любви.

Горянова отвернулась. Спальня ее мечты померкла… Нужно было вставать и ехать дальше, но у Даринки не было на это сил, потому что захотелось просто горько, очень горько, навзрыд заплакать. Как маленькой одинокой девочке, которую никто и никогда из взрослых не любил.

Даринка встала с банкетки, расправила плечи, мысленно пообещав, что когда — нибудь позволит пожалеть саму себя, но не сейчас… В ее возрасте предаваться унынию было более чем глупо…

Глава 21

А пока Горянова сновала из одного мебельного в другой и изо всех сил пыталась стереть из памяти будоражащую картину трепетных чувств между матерью и сыном, в ее доме происходило неладное. Ванечка, уже закончив смену, решительно отказывался возвращаться… Нет, вернее он возвращался, конечно же, но вообще — то его ноги в холеную Даринкину квартиру не несли. Три дня, проведенные им в этом почти музейном помещении, бесконечно утомили Пименова и привнесли в его тихую, размеренную жизнь совсем не нужный экстрим. Иван даже сейчас морщился, вспоминая ночной променад полуголых девиц, крики и завывания, страстные стоны и соседство с подозрительными личностями. Хотя и это было не главным.

Главным открытием стала сама Даринка. За весь тот год, что они встречались, Горянова никогда не носила работу домой к Ивану. Она как — то умудрялась незримо оставлять ее за порогом их нежного гнездышка. Он сейчас с ностальгией вспоминал те времена, когда ничего не знал о том, чем занимается его любимая девушка в те дни, когда она расстроенно говорила:

— Вань, у меня работа срочная. Я сегодня не смогу.

А когда Горянова приезжала к Ивану домой, то целиком и полностью подстраивала свое существование под него, превращаясь в такую заботливую, нежную и теплую домашнюю женщину, что становилась его сбывшейся грезой. Она никогда ни на чем не настаивала, естественно и даже с радостью принимая и лишенный модного блеска дом, и самых обычных Ваниных друзей, и старые домашние штаны, из которых Пименов не вылезал уже лет десять.

И вот теперь, увидев другую сторону своей любимой, Иван с ужасом сознавал самую настоящую пропасть, разделяющую их. И дело было даже не в квартире, хотя и в ней тоже, а в том, что Даринка у себя дома становилась совершенно другой: хозяйкой положения, жесткой, саркастичной, деловой и очень — очень занятой. Вчера, когда она, не отрываясь от ноутбука строчила там что — то с невероятной скоростью, никого не замечая вокруг, Иван чувствовал себя тем пресловутым чемоданом без ручки, который и нести тяжело, и выбросить жалко. Кроме того, такая Даринка снова разбередила его давнюю, не заживающую рану…Потому что уже была в его жизни одна печальная история с умной, красивой и амбициозной женщиной…

Он шел, размышляя о странных жизненных перипетиях, и не заметил, как дошел до Даринкиного подъезда. Все — таки ноги принесли… Иван печально вздохнул, посмотрел на одинокие темные окна квартиры и отогнал ненужные мысли… В конце концов, может же он потерпеть? Скоро, очень скоро говнистый терпкий дух его подъезда выветрится, и все войдет в нормальную, устоявшуюся, уютную колею. И Дариночка, его красивая, нежная Дариночка, снова станет самой собой.