Отдай, детка! Ты же старшая! (СИ) - Козырь Фаина

Горянова стерла с лица застывшую за сегодня от непрекращающихся улыбок гримасу. Голова гудела. Ноги на высоченных шпильках отваливались. Руки не хотели крутить руль. А дома ждала на электронке отправленная их офиса рабочая папка с проектным фундом, который нужно было сегодня закончить.

— Сука ты, Волков! — выплеснула в воздух Даринка свою усталость.

Но нужно было ехать домой. Там, по крайней мере, она отдохнет часочек, поваляется в пенной ванне (на джакузи денег еще не насобирала), а потом еще построчит до утра. Горяновой было не привыкать работать по ночам. Прямо как в первые годы в «ГродинКе». А потом… потом случился Ванечка… и она почти перестала работать после десяти… Он все равно ей этого не давал. А то, что проекты стали попроще и поспокойнее, так даже хорошо… Может, зря она снова в элитку полезла? Пусть вон Маркелов разгребал… Или Резенская… Хотя, и Горянова мысленно хмыкнула, Лиличке ночами работать теперь не было никакой возможности, судя по ее усталому, невыспавшемуся и счастливому лицу, совсем как у Даринки когда — то, в те самые первые дни бурного притирания характеров и тел с Пименовым. Значит, Истомин тоже молодец! Старается! Хотя возраст уже не тот! И с этими неожиданными мыслями Даринка включила зажигание. А через полчаса она уже парковалась.

Но, видимо, сегодня ей было не суждено отдохнуть. Когда еле волочившая ноги Горянова, решив не беспокоить ребят, сама без звонка открыла дверь, она очутилась в кадре старого и очень любимого Александром Айгировичем фильма «Покровские ворота». Потому что в ее доме явно играли в домино. По стеклянной столешнице ее нового кухонного стола кто — то, увлекшись, бил и хриплым незнакомым голосом восклицал:

— Рыба!

— Ну, вы, дядь Ген, мастер! — услышала Даринка восхищенный возглас мажорчика.

— Еще партеечку?

— А то!

— Я вам сейчас покажу «а то»! — тихо под нос себе буркнула Даринка и стала стягивать с распухших ног сапоги на той самой, как ей казалось еще утром, удобной шпильке.

Стягивала долго. С первого раза не получилось. Нога не вынималась из ставшего узким голенища.

— Завтра пойду в тапочках! — пообещала себе Горянова и снова поморщилась, когда из кухни раздалось радостное «дубль!» и послышался сильный удар по стеклянной столешнице. — Что — то моя кухня в последние дни начала напоминать притон…

— Ой! Теть! — радостно кинулся мажорчик к Даринке, неожиданно для нее целуя в прохладную щеку. — Смотри, Геннадий Ильич! — обернулся он к старенькому сухонькому мужчонке лет семидесяти пяти, но явно бодрому, потому что его глаза сияли совсем не по- стариковски, а юно, с азартом. — Я же говорил, что моя тетя — просто красотка!

Мужчина поднялся из — за стола и галантно, даже немного щегольски наклонил голову:

— Да! Очень красивая! — и тут же виновато добавил. — Прошу извинить за внезапное вторжение. Но ваш племянник бывает невероятно убедительным.

— Да, он такой! — устало кивнула Даринка и перевела нечитаемый взгляд на мажорчика.

Тот состроил невинное личико: мол, а что? человек — то хороший!

— Дядя Гена — наш сосед! — затараторил Герман и немного осторожно добавил. — С шестнадцатого этажа…

ООООО! Это многое объясняло… Ведь Горянова жила на третьем…

— Очень рада знакомству! — только и сумела выдавить она.

Но Геннадий Ильич, как это часто бывает со старшим поколением, оказался человеком тактичным и не в пример некоторым личностям воспитанным, поэтому, сославшись на позднее время, поблагодарив хозяйку за приют и пожав Герману руку, тут же засобирался домой. Еле передвигавшая ноги Горянова проводила его до дверей и успела выслушать его излияния на тему, что у нее прекрасный племянник, уважительный к старшим и очень умный, и попутно получила приглашение заходить в гости.

Геннадий Ильич стоял у лифта, и Горянова, кивнув на прощанье, уже хотела закрыть дверь, как увидела, что он посторонился, выпуская кого- то из пришедшей кабинки. Даринка не сразу поняла, кто это, ибо молодая женщина была невероятно пьяна.

— О! — сказала она злым и тягучим Элькиным голосом. — Меня уже встречают! А где оркестр и красная дорожка?

— Умирать будешь — обеспечим! — неожиданно холодно ответил ей подошедший сзади Горяновой Герман.

— Уплемяненный? Ик… Ты еще тут? — спросила пошатывающаяся Элька и, не дождавшись ответа, рухнула на пол.

Даринка с Германом рванули к ней.

Глава 22

— Пусти! Руки прочь от советской власти! — зашипела заплетающимся языком Элька.

— Молодая, а говоришь, как бабка! — хмыкнул Герман, решительно отодвинув Даринку и подхватывая Эльку за талию, поднимая с пола.

— Папочкино воспитание, племяш! — качнулась та, принимая полуустойчивое вертикальное положение. — Просмотр фильма «Нахаленок» и «Р.В.С» трижды в год с обязательным анализом особо серьезных сцен записывает специфический стиль поведения на подкорку, — и мелкая потрепала слабой грязной рукой парня по лицу.

Тот скривился и брезгливо убрал ее руку.

— Кстати, а чего это Даринела тебя уплемянила? — икнула Элька. — Она ж ничего просто так не делает. Все с умыслом… Не боишься остаться в должниках?

— Заткнись, дура пьяная, — остановил ее поток злоречивых слов мажорчик и, посильнее обхватив девушку за талию, повел в квартиру.

Младшенькая с трудом передвигала ноги. Вся ее куртка, брюки и сапоги были покрыты плотным липким слоем грязи. Видимо, падала не раз… А мажорчик… Он очень удивил Даринку… Крепко прижимая к себе пьяную, этот щеголь и франт даже бровью не повел, хотя Элька довольно сильно пачкала его дорогущую одежду…

Горянова глубоко вздохнула, пошире открыв дверь, и не сказала ни слова. Спать больше не хотелось. Усталость как рукой сняло. Нда! Следовало признать, что Элька всегда действовала на нее бодряще.

— И где же ты так назюзюкалась? — наконец поинтересовалась она, когда мелкая, уже освободившись с помощью мажорчика от верхней одежды и обуви, смогла с третьего раза попасть ногами в тапочки. — Мама хоть знает, что ты ко мне поехала?

— Конечно! — Элька подняла на Даринку злой пьяный взгляд. — Она сама и предложила. Это чтобы папа в себя пришел.

— А что, папа?

Элька неприлично цыкнула и отвернулась, говоря куда — то вбок:

— Рвёт и мечет, потом курит, потом снова рвёт и мечет. Мама боится, что у него сердце прихватит. Сказала, чтобы ехала к тебе — пе-ре-ждать… А я ж не могу к тебе, — вдруг яростно, с болью выкрикнула Элька. — Не могу! Ты ж у нас ПРАВИЛЬНАЯ! ГОРДОСТЬ семьи! Куда ж мне до тебя! — и она попыталась сделать шаг, но ноги заплелись, и Элька снова чуть не грохнулась.

Герман еле-еле успел ее подхватить.

— Папина радость! — не унималась мелкая. — Дариночка то, Дариночка это! И самостоятельная! И умная! И деньги с шестнадцати лет зарабатывает! А я… А я так… кра-си-ва-я! Мне только за-муж… А я … А на меня он только рвёт и мечет, потом курит, потом снова рвёт и мечет…Ой! По-моему, меня рвёт… — и она склонилась, чтобы дать всем окружающим оценить содержимое ее желудка.

Было противно и гадко, но Горянова успела придержать сестру за плечи и отвела в сторону кипу ее белокурых испачканных волос. Мажорчик, скривившись, отвернулся, но все также продолжал придерживать девушку за талию.

Наконец рвотные позывы прекратились.

— Давай ее в ванную, Гер, — тихо попросила Даринка, делая шаг, чтобы помочь.

— Не нужно, — серьезно и спокойно сказал он. — Я сам доведу, ты лучше здесь убери.

А потом… потом они поили Эльку кипяченой водой с активированным углем, и мажорчик помогал стягивать с нее мокрую грязную блузку и угвазданные рвотой джинсы, укутывал умытую, засыпавшую на ходу мелкую в Даринкин банный халат. И делал это все молча. Без тени насмешки или сальности. А потом, когда Элька, едва прикоснувшись головой к подушке, уснула, пришел к Даринке, потерянно сидевшей на кухне и крутившей в руках пустую чайную чашечку самого замечательного Дулевского фарфора, которую почему — то хотелось со всей силы шмякнуть об пол..