Джеймс Джонс - Не страшись урагана любви
В магазине узкогрудый тонкий восточно-индийский помощник Большого Эла Али, дергаясь и улыбаясь, согласился продать рубашку из пористой резины за сорок долларов. У Гранта было подозрение, даже больше, чем подозрение, что рубашка ему вовсе и не принадлежала. Она была Гранту тесной и неудобной, а зеленая коррозия мешала молнии застегнуться. Но Бонхэм как-то сумел.
— Прямо впору, — громыхнул он, и сделка совершилась. — Не волнуйтесь. Я повешу ее на петлю вместе со всем остальным. — Грант тупо кивнул. Все это делалось одновременно с тем, что Эл и Али загружали оборудование для ныряния и канистры с бензином в пикап, а Грант в каком-то неопределенном, нервном оцепенении наблюдал за ними.
Магазин Бонхэма располагался на одной из узких, плохо замощенных улочек между доком, самим заливом и городской пыльной грязной маленькой площадью, которую ямайцы, согласно английской традиции, называли Парадом. Дурно выстроенный из бетона и дешевой фанеры магазин находился посреди домов, выкрашенных ярко-оранжевой краской. У следующей двери местный зеленщик чистил капустные кочаны и бросал гнилые листья в глубокую уличную канаву. Почти весь магазин занимали два огромных больничных компрессора, которые Бонхэм привез из Штатов. На трех других сторонах висели баллоны для аквалангов и регуляторы. Катер был в полумиле отсюда, в доках. Иногда, как сказал Бонхэм, он оставлял его в Яхт-клубе, где он был кем-то вроде почетного члена и имел на это право, но в последнее время он редко бывал в клубе. Грант, смутно ощущая, что все идет слишком банально и обычно для такого значительного и чудесного случая, взгромоздился на сломанное, грязное переднее сиденье вместе с учителем и его помощником, и они медленно заскрипели на старом «бьюике» по крошечным выжженным улочкам к морю.
Можно было заметить, что это была длинная и трудная дорога. Но Грант сейчас не хотел в это вникать.
На маленьком катере — восемнадцать футов, настил над кабиной — помещалось только оборудование. Когда они взошли на борт и оказались посреди мертвых водорослей, кусков картона, старой апельсиновой кожуры и прочих обломков цивилизации, плававших у борта и стен дока, он сумел разглядеть на горе виллу, поместье, где его «любовница», ее муж и он сам жили в гостях. Он думал, не во дворе ли они сейчас. Но даже если и так, то они не узнают катер Бонхэма и не поймут, что Грант уплывает на нем.
— Мы знаем этот участок дна, как вы знаете задний двор своего дома, — как бы похлопал подбадривающе нервного клиента Бонхэм, выглядывая из открытого ветрового стекла кабины. Али отдал швартовы, и они двинулись в канал залива, мимо роскошных отелей справа по борту, резко контрастировавших с грязными торговыми доками и складами, вытянувшимися по берегу залива за кормой. Солнце лилось с небес, ярко отсвечивая на кокпите и сильно затемняя Бонхэма, стоявшего под маленькой крышей. Вода сверкала, как сталь. Воздух сразу заметно посвежел. — Вон там Яхт-клуб, — громыхнул Бонхэм, разворачивая катер.
— Куда мы идем? — спросил. Грант. Он знал Яхт-клуб, бывал там со своей «любовницей» и ее мужем. Они рассматривали там пару десятков маленьких парусных лодок и катеров, привязанных носом и кормой, и яркие пришвартованные буи между ними. Кто-то весело помахал им с веранды клуба. Помощник Бонхэма Али ответил. А Грант нет. Четыре дня тренировок с Бонхэмом сделали реальным ощущение опасности подводного плавания, и веселое помахивание — тот человек явно думал, что они отправляются на увеселительный морской пикник — неожиданно усилило гневную нервозность и вызвало чувство печального одиночества.
— Я везу вас на один из коралловых рифов, — сказал от штурвала Бонхэм.
— Какая там глубина?
— От десяти до шестидесяти футов: десять на вершине рифа, шестьдесят на песке. Будет в самый раз для первого погружения, и это лучший риф на этой стороне острова.
Это, должно быть, ложь.
— Есть там рыба?
— Черт, конечно!
— Акулы?
— Точно. Иногда. Если повезет.
Плавучая база ВМФ США, издали очень маленькая, как все военные корабли, начала вырисовываться перед ними в глубоком главном канале, постепенно вырастая до огромных размеров, заполняя все небо и угрожая обвалиться на них. Бонхэм слегка повернул катер, чтобы пройти рядом с бортом, и повысил обороты двигателя. Они вышли в открытый залив. Бонхэм неожиданно весело засвистел, все в порядке, будто уже одно пребывание на воде и курс к рифу, где они будут нырять, делали его другим, гораздо более счастливым человеком.
С другой стороны, Грант обнаружил, что невозможно точно передать словами свои ощущения, которые были продиктованы в основном, — если уж пытаться выразить их одним словом, без нюансов, — трусостью. Он не хотел нырять. Он отдал бы все, что у него было, лишь бы остановиться. Он готовился и планировал, мечтал об этом — и очень долгое время. Сейчас же он сообразил, что если бы двигатель заглох, он не был бы разочарован. Он надеялся на поломку. Он был бы крайне счастлив подождать хотя бы до завтра. Или дольше, если потребуется серьезный ремонт. Это все трусость. Это даже малодушие. Но он был слишком гордым, чтобы признаться в этом, высказаться вслух.
— Я немного удивился, что вы так быстро меня вывозите, — сказал он наконец. — Особенно после, ну… после вчерашнего.
Кровожадная улыбка скользнула по огромному лицу Бонхэма.
— О, это случается с каждым. По крайней мере, хоть один раз. Обычно больше. — Снова он, как бы сверхъестественно, заглянул Гранту в мозг, затем неожиданно выхватил из-под штурвала полупустую бутылку джина «Бифитер» (одну из двух, купленных вчера Грантом), глянул на нее и передал Гранту. — Хотите хлебнуть? Нет, вы вчера хорошо управились.
Грант взял бутылку. Это сверхъестественное понимание, вне сомнений, шло от частого контакта с людьми, реагировавшими так же, как он. Но Гранту была ненавистна мысль о похожести на других. Вчера состоялось некое подобие выпускного экзамена, и он серьезно вляпался. В результате он всосал полные легкие воды вместо воздуха из баллонов и, задыхаясь от паники, все бросил и слепо поплыл наверх, беспомощно забарахтавшись на поверхности. Пока он отчаянно цеплялся за край бассейна, кашляя и глотая в ужасе воздух сдавленным горлом, Бонхэм стоял прямо над ним, расставив ноги в грязных, выцветших трусах. Он закинул голову назад и ревел от смеха — реакция, которую Грант, когда смог дышать и даже ухмыляться, счел пусть и мужской, но крайне бесчувственной. У Гранта всегда был ужасный страх перед удушьем, неспособностью дышать. Когда он взглянул наверх, то увидел лишь два огромных дуба, исчезавших в зеве трусов, внутри которых он рассмотрел поношенный, ворсистый, не подогнанный по размеру край старых плавок, открывавший полумесяцы волосатых яичек. Все это показалось ему неприятным и неловким.
