Наши тонкие струны - Крис Таллик
Маша помнит, как слушала музыку с мамой и папой, в машине. Они часто ездили в путешествия всей семьей – не оставишь же дочку одну дома?
Они оставили ее только один раз. И навсегда.
Опустив голову, Маша тихо поет первый куплет:
All that I have is all that you’ve given me.
Did you never worry that I’d come to depend on you?
На слове «worry» (где голос переключается в верхний регистр) Филипп Филиппович тоже вскидывает брови. Едва заметно качает головой.
Потому что у Маши удивительный тембр. Контральто, как у мальчика. Шероховатый и как будто хрупкий. Только ее голос не ломается. Он словно уже сломался однажды и больше не вернется к прежнему, беззаботному, детскому.
Но он и не взрослый, нет, не взрослый. Взрослых слушать скучно. Они все знают о жизни, все ноты у них расписаны, и даже когда они фальшивят – это еще скучнее.
Здесь – не так. Здесь голос – это стальная струна, которая может лопнуть, стоит лишь ударить посильнее медиатором. И ты каждый раз думаешь: вот сейчас это случится.
Это не пение, а катастрофа.
С таким голосом тебя выгонят из любой музыкальной школы. Таких вокалистов не аттестует ни одна комиссия. Вот Машу и выгнали.
– You’d better stop before you tear me all apart, – это Маша начинает припев, завершает последнюю строчку – «You’d better stop» – и правда останавливается. Будто теряет интерес к происходящему. Гаснет и экранчик на телефоне.
– Мне не очень нравится эта песня, – говорит Маша. – Извините.
– Плохо, – говорит Филипп Филиппыч. – Непрофессионально.
И делает какую-то отметку у себя в планшете.
Крис оставляет гитару. Ей грустно. Она сама не знает почему.
– Ладно. Что вы еще умеете, Талашева? – спрашивает Фил Филыч. – Может, что-то русское вам больше заходит?
– Я не знаю, что вам спеть, – говорит Маша.
– Да что хочешь.
Маша улыбается под маской. Кладет руки на клавиши. Простейшая тональность – ре минор. В ней умеют играть примерно все.
– Хочешь сладких а-пель-синов? – Маша растягивает слова по-земфириному. – Хочешь вслух рассказов длинных?
– Стоп-стоп-стоп, – Фил машет руками. – Сначала ставим звездочку: автор признан иноагентом на территории РФ.
– Авторка признана иноагенткой, – поправляет Крис.
– Опять мимо. Феминитивы не отвечают нашим традиционным ценностям. И вообще не спорьте со старшими. Станете членкой приемной комиссии – тогда и слово получите.
Крис негодует. Но Филипп Филиппыч больше не обращает на нее внимания.
– У меня к вам три замечания, Мария, – говорит он сурово. – Первое. Вы совершенно не умеете петь. Второе. Вы поете не в своей тесситуре. Вам этого не говорили в вашей музшколе? Нет? Почему-то я не удивлен. Теперь третье. Я человек толерантный и местами даже терпимый, но меня смущает ваша манера прятать лицо. Я не вижу вашей артикуляции. Или вы готовитесь исполнять партию «Мисс Икс» на шоу «Маска»? Вот сейчас тоже шутка была… хотя вряд ли вы оцените мой искрометный юмор…
– Я могу спеть эту арию, – говорит вдруг Маша.
В ее голосе слышатся слезы.
– Ну да, ну да. Теперь ее только ленивый не поет. Права-то свободны. Штук двадцать каверов я лично слышал, однако все – мужские. Кстати, чье исполнение вы предпочитаете? Жени Дятлова или, может быть, Шамана?
– Дятлов хороший. Но я больше люблю оригинал из фильма.
– У Георга Отса чисто баритональная партия, – говорит Фил. – Впрочем, она подходит под ваш диапазон голоса. Так что же? Выходим на арену?
Маша кивает.
– Тогда, с вашего разрешения, я сам сяду за рояль. А вы пойте. Только будьте любезны привести в порядок нервы. Вы сопите так, что даже из-под маски слышно.
Фил с кряхтеньем садится на вертящийся стул. Поддергивает рукава. Очень умело, как по нотам, играет короткое вступление.
Как ни странно, Крис тоже помнит этот черно-белый фильм про Мистера Икс. Она его смотрела по телевизору в бабушкиной квартире. Ей даже почти понравился усталый циркач в черной полумаске с прорезями для глаз и его чуть заметный эстонский акцент. А еще больше понравилось, что в фильме он сам пел свои песни. Другие роли пришлось переозвучивать. Так ей объяснила бабушка, которая и сама говорила с легким акцентом, но это к делу опять-таки не относится.
– Снова туда, где море огней, – начинает Маша.
Крис слушает и удивляется.
Ведь это как будто про нее. Светит прожектор, фанфары гремят. Снова этот чертов цирк. Публика ждет. Будь смелей, акробат, и тогда никто даже не заметит, как тебе хреново. А ведь ты всего лишь девочка, Крис. Иногда тебе страшно.
Со смертью играю – смел и дерзок мой трюк.
Все замирает, все смолкает вокруг.
Иногда Крис боится сама себя. Своих желаний. F[…]ck it! Она тоже играет со смертью и когда-нибудь обязательно проиграет. Но до тех пор она должна кое-что успеть. Только это и удерживает ее здесь.
И еще машкин голос.
У этой странной девочки волшебный тембр. Она могла бы петь расписание электричек, и ее слушали бы не отрываясь.
Это взрыв шаровой молнии. Это crash.
«Умру без ласки», – поет она прямо сейчас. «Боль свою затая-я». Голос взбирается наверх, обламывается и начинает заново.
Ну что за идиотский текст, думает Крис. Ты не умрешь. Я не дам тебе умереть.
«Всегда быть в маске – судьба – мо-о-я[2]». Кто придумал тянуть эти долбаные четыре такта? Не посади голос, дурочка, думает Фил.
Рояль смолкает.
Аккомпаниатор поворачивается на своем круглом стуле и смотрит на Машу:
– Хорошо то, что хорошо кончается. Как говорят в нашем культурном сообществе, я хз, что с вами делать.
Крис чувствует глухую ненависть к этому человеку. Маша бледнеет – хотя дальше уже некуда.
– Только в обморок не падай, – говорит Фил. – И давай-ка, сними наконец свой респиратор. Тебе же дышать нечем.
Маше уже все равно.
Кусок темной материи остается в ее руке. На ее подбородке и шее – кошмарный шрам наискосок, будто кто-то рубанул ее саблей наотмашь и чуть не снес голову. Но это всего лишь операционный шов.
– Что это было? – все так
