Владимир Богомолов - Она

– Весь день ужасно болит голова, надеюсь, это поможет. – Он взглянул на этикетку и поставил бутылку на место.

– Вы знаете в ушах сосредоточено множество нервных окончаний, сейчас я покажу вам как надо массировать уши, буквально пара минут в день и вы почувствуете эффект.

Он усмехнулся, и пальцами рук убрал с висков длинные волосы. Я видел только розовеющий след на месте ушных раковин, мне стало не по себе, я отвел глаза.

– Уши – это всего лишь хрящ. – Он опустил руки. – Они даже для того чтобы слышать не очень-то нужны, я вот вас прекрасно слышу. Нервные окончания? – Он опять усмехнулся. – И где же они теперь, как вы полагаете? На месте среза, – он опять обнажил виски, но видя, как я поморщился тут же вернул волосы обратно, – или они остались в ушах?

– Не знаю, что вам ответить?

– Если они остались в ушах, то может следует массировать их. – Он выложил на стол два маленьких уха, как будто сделанных из резины, и стал растирать их пальцами. – Но я ничего не чувствую, совсем ничего.

– Откуда у вас это? – Меня слегка затошнило, не мог же он сам отрезать себе уши, на сумасшедшего не похож. Я все время представлял, как он это делает, как эти руки держат в руках бритву. А где сейчас эта бритва? Может это розыгрыш, может уши действительно резиновые, но у него-то на самом деле нет ушей, я же видел это собственными глазами.

– Хотите потрогать? – Он протянул их мне. Я взял одно ухо двумя пальцами и тут же бросил обратно – оно было теплым. Ничего удивительного, успокаивал я себя, он же мял их в руках, они и должны быть теплыми. – Говорят еще в ступнях много нервных окончаний. Я даже коврик специальный себе купил, чтобы ходить по нему босиком.

– Ну и как?

– Не знаю, может из-за отсутствия ушей, но я ничего не чувствую. Я пытался и уши одновременно тереть – не помогает.

Мне показалось, что мы сидим на крыше вагона, а над нами – черное южное небо, сверкающее своими созвездиями и туманностями и прохладный вечерний воздух, наполненный запахами, что источают исчезающие в темноте предметы, обдувает нас со всех сторон. Попытался встать, поезд страшно трясло, но я все равно встал.

Как здесь трясет на этой вашей крыше, куда мы так несемся, почему все вертится перед глазами, мелькает – огни, деревья. Поднявшись, увидел, что навстречу мне стремительно приближался мост. Удар пришелся как раз в голову. Очнулся сидящим на полу в тамбуре, оттого что кто-то стукнул меня дверью. Было больно, тошнило, долго не мог понять, в каком я вагоне. Наконец добрался до своего купе.

– Извините, – сказал я, увидев там нескольких незнакомых мужчин, и закрыл дверь. Убедившись, что это мой вагон и мое купе, я осторожно открыл дверь еще раз. Мужчины не исчезли, они вопросительно смотрели на меня, почесывая свои голые волосатые торсы. Где-то между их телами притаилась она, в забрызганной майке, со стаканом в руке, которым пыталась мне помахать. Узнала. А вдруг я отец? Но как же она пьяна. Какой-то мужчина в трусах или шортах мял ей грудь. Я забрался к себе наверх. Кто-то играл на гитаре. Незнакомая голая женщина сидела на противоположной полке и смеялась. Я пытался сосредоточить на ней свой взгляд, чтобы убедиться, что она действительно голая, но она все время уплывала. Закрывал глаза – становилось еще хуже. Желтые пятна плыли передо мной. С огромным трудом я открывал глаза и, цепляясь взглядом за предметы, старался прекратить это голововращение. А потом звуки вдруг стихли, плывущие пятна поменяли свой цвет.

Интересно, спит ли Бог и видит ли сны? Если мы по образу и подобию, должен, наверное. Что же ему снится? Эротический сон Бога, он просыпается и говорит: приснится же такое. Я тоже могу ему присниться, мне же может вот все что угодно присниться, в том числе и Бог, в том числе и что я Бог. Я – сон Бога, Бог мой сон мой.

Толстая голая женщина лежит на спине с широко раздвинутыми ногами, она шевелит коленками, улыбается и теребит рукой густую растительность на лобке. Я подхожу к ней и со всей силы всаживаю ей между ног кривую турецкую саблю, которая полностью входит в нее, так что я чувствую, как рука прикасается к теплой, влажной, женской плоти. Женщина закрывает глаза от удовольствия и тихо стонет. В руках у меня появляется двуствольное охотничье ружье. Женский рот берет ствол губами, оставляя следы ярко-красной помады. Ствол его медленно скрывается во рту, пока рука, держащая ружье, не упирается в подбородок. Звук выстрела. Затем также медленно выползает оттуда. Из обоих стволов капает, и идет небольшой дымок. Рот облизывается, помогая себе пальцами рук с ярко-накрашенными ногтями. Глаза блестят, улыбаются.

* * *

Проснулся я от грубых толчков. Человек в форме тряс меня за плечо.

– Просыпайся.

– Что такое? Таможня?

Я тер глаза, моих попутчиков не было, в купе стоял ужасный запах, мне хотелось пить, болела голова. Вошел мужчина неопределенного возраста в кожаной куртке и солнцезащитных очках. Он посмотрел поверх очков и, не переставая жевать жвачку, сказал:

– Ваши документы.

Я вертелся под простыней, пытаясь понять, куда делась моя одежда, на мне абсолютно ничего не было, но я не помнил, чтобы раздевался. Отсутствовала и сумочка с паспортом и деньгами, которую я всегда ношу с собой.

– У меня пропали вещи и документы.

Человек в кожаной куртке посмотрел себе под ноги и увидел, что наступил ногой на раскрытый паспорт. Мой паспорт. Он лениво поднимает его, смотрит, прищурюсь, на меня потом на фотографию и убирает паспорт во внутренний карман

– Одевайтесь, пойдете с нами.

– Но в чем же я пойду?

Человек в форме поднял обе нижние полки, под которыми лежали вещи.

– Ваши вещи? – Он показал на ее сумку, его чемодан отсутствовал.

– Нет.

Он достал и мои вещи.

– Ваши?

– Да. Зачем вы их трогаете?

– Одевайтесь!

– Зачем? Что случилось-то? Вы, кстати, паспорт мне отдайте.

Человек в кожаной куртке вздохнул и вышел из купе. Я пытался завернуться в простынь, ничего не получалось, запутался и злился за это на себя.

– Я не собираюсь никуда выходить, пока не скажете, в чем дело, – крикнул я ему вслед.

Два милиционера стащили меня с полки, я попытался вырваться, но мне скрутили руки, один из них несильно ударил меня по лицу. Кое-как они завернули меня в простыню.

– Что вы делаете? Кто-нибудь может мне объяснить, в чем дело?

– Ваша попутчица найдена мертвой. – Крикнул мне человек в кожаной куртке из прохода.

– Что значит мертвой? Где найдена? Что произошло-то? Куда меня ведут? Ответьте мне, наконец!

* * *

– Да не беспокойтесь вы, дело-то пустяковое. – Сказал подозрительный мужчина из вагона-ресторана.

Андрей вздохнул и, глядя на него, слегка поморщился.

– Создавая человека, господь, пожалуй, исчерпал себя, – сказал Андрей. – Мастер исписАлся. Насколько мир без человека прекрасен и ничего кроме благоговейного трепета не вызывает – настолько же мир человеческий ужасен. И ужасны не индустриальные пейзажи – они-то мне даже нравятся, – а ужасны сами созданные по образу и подобию, ужасны люди. Вообще идея сделать что-то «по образу и подобию» сродни искусственному интеллекту. Мне кажется, не случайно в фантастических романах человек, пытаясь создать разумных существ, всегда получает монстров. Люди вообще лишние на земле. Она создана не для них. Посмотри, как все в дикой природе гармонично без людей. Даже когда кто-то кого-то убивает, съедает – это выглядит естественно и не нарушает гармонии. Но тут свалился с небес человек и не только себе жизни нормальной не создал, но и всем обитателям земли жизнь испортил

– Вы никогда не думали о самоубийстве? – Спросил мужчина.

– Что? – Не расслышал Андрей.

– Мне кажется, хорошее начало романа: «Он машинально овладел ей». А?

– Кто овладел? Кем?

– Он. Ей.

– Ею. Ея. Е-е.

– Е-ы. А еще я сочинил новую пьесу.

– Новую?

– Хотите послушать?

– Нет. Спасибо. – Про себя: «Он машинально сочинил пьесу».

– Не волнуйтесь она короткая и очень смешная. Правда-правда. Представьте себе большой длинный стол, за которым сидят: Маяковский, Лиля Брик и еще двое мужчин.

Первый мужчина, обращаясь к Маяковскому:

– Ты правда боишься поранить палец?

Маяковский слегка побледнел, но ничего не ответил.

– Такой здоровый мужик, а пальчик боится порезать. Тебя пугает вид крови или ты боишься, что будет больно? Но это же совсем не больно – вот смотри.

– Не надо, – простонал Маяковский.

Мужчина берет со стола нож и режет себе палец. Маяковский бледнеет и падает в обморок. Брик подхватывает его, мужчина заливается смехом, падает со стула и разбивает себе голову. Другой мужчина подходит к нему, смотрит на разбитый череп в луже крови, щупает пульс.

– Что с ним? – очнулся Маяковский.