Владимир Богомолов - Она

Она

Владимир Богомолов

© Владимир Богомолов, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Человек ведь наверняка не умирает сразу. Мгновенно в природе вообще ничего не происходит. Может быть, легенды, когда обезглавленный продолжал некоторое время двигаться, правда. Вот он стоит, ему отсекают голову, кровь заливает одежду, а он начинает бежать вдоль строя своих товарищей, которые по уговору должны быть помилованы. Бежит, пока кто-то не ставит ему подножку. Но ведь и голова не может умереть сразу. Вот падает нож гильотины, голова с чвяканьем сваливается в корзину. Если взять ее за волосы, ведь она может открыть глаза, или даже что-то сказать, или хотя бы высунуть язык. Я нажал на педаль унитаза вагонного туалета, в дыре замелькали шпалы, туда же упала отрубленная голова. Может ли человек умереть только от боли, не сойти с ума, а сразу умереть. Насекомые, говорят, не чувствуют боли. Я отпустил педаль унитаза, дно захлопнулось, и звуки резко стихли. И почему человеку все надо объяснить, почему, если он не понимает природы каких-либо вещей, ему необходимо выдумать какую-нибудь теорию, которая все ему объяснит. Ну пусть останется непознанным, пусть будет загадка. Нет. Гипоталамус и точка. Вот и вся любовь.

– Но ведь это же просто случай, что влюбляешься в эту женщину, а не в другую. – Он снисходительно улыбнулся. – Ничего больше. Два случайных человека случайно встретились и, потому что у обоих есть инстинкт продолжения рода, влюбились.

– Бред какой-то. Случайно. А что тогда неслучайно? Тут не то что жить, а просто переспать далеко не с каждой хочется. И куда в этот момент девается твой инстинкт?

– Хорошо, хорошо, я понял, браки заключаются на небесах. Дом и имение – наследство от родителей, а жена от Господа. Все понятно.

– Не понимаю твоей иронии. Можешь верить в случай или считать, что выбор за тебя делает гипофиз. Пожалуйста.

– Мы же не животные какие-нибудь, мы по образу и подобию.

– Да, по образу.

– А скажи мне…

– Есть ли у бога хуй?

* * *

Стоит мне выпить, как я начинаю спорить, становлюсь болтлив. Внутри меня просыпается некто, желающий опровергнуть любое высказывание собеседника. Я начинаю противоречить всему, что бы он ни произнес. Но с незнакомцами спорю редко, тем более в поезде, где я сейчас и находился. Она: маленького роста, с короткими темными волосами, маленькой острой грудью, забралась на верхнюю полку с книжкой и покачивала голыми коленками. Он: высокий, с ухоженной бородкой и постоянной ироничной улыбкой на лице, предложил мне выпить. Я не стал отказываться.

– Я же не убиваю не потому что там кто-то есть, – он указал пальцем на небо, – а потому что мне это противно. Но если человек много ест, что в этом такого, кому до этого вообще есть дело, в чем тут грех? И потом убийство оно либо есть, либо его нет, а тут… Ты же в любом случае ешь, а где находится эта грань, после которой уже начинается обжорство, и кто ее должен определять?

– Уж ты-то знаешь, где находится эта грань. – Она свесилась с верхней полки. Майка у нее задралась, и мне были видны ее маленькие груди. Я подумал, что она изменяет ему. Казалось, что вот сама эта невольно обнажившаяся грудь служит прямым доказательством измены.

– Я допустим и знаю, а будут ли знать об этом те, кто будет меня судить, может они скажут – «э-э, нет брат, вот этот шницель уже обжорство», а я им, «побойтесь бога, какое обжорство, я был голоден, как волк», а какой-нибудь чертенок будет кричать – «обжорство, обжорство, я сам видел, как горели его глаза и слюна капала в тарелку, и не имел он страха в момент сей и забыл он Бога своего», ну тут, конечно, все закричат – «в ад его, в ад» и попробуй им что-то доказать. А я быть может, в этот самый момент только и думал, что о нем и благодарил его за это удовольствие, и возносил хвалу ему, как женщина, кричащая во время оргазма – о боже, о боже.

Присутствие симпатичной женщины превращало пьяный спор в состязание двух самцов. Только вместо разноцветных перьев на хвосте мы демонстрировали наше остроумие и красноречие. Я даже подумал, что может это вовсе не муж и жена, а любовники, путешествующие втайне от супругов. Но это молчаливое взаимопонимание, дающееся только после многолетнего ведения совместного хозяйства, и сходство в выражениях лиц, непостижимым образом возникающее при длительном общении. Да и некоторая усталость друг от друга тоже присутствовала. Конечно, как жена она слишком уж непосредственна, и я бы изошел от ревности, но она мне нравилась, я смотрел и смотрел на нее, а потом, когда она вышла, он неожиданно предложил мне переспать с ней.

– Мы очень хотим иметь детей, но я, увы, бесплоден. Ничего не поделаешь.

– Это шутка такая?

– Нет. Я серьезно.

– К чему все это? Хочешь посмотреть, что я буду делать? Может, ты пьян?

– Да не пьян я. И шутить не собирался. Это была бы неудачная шутка.

– Бред какой-то.

– Ты придаешь этому пошлый характер.

– Но неужели нет другого способа?

– По-моему, этот способ достаточно традиционен, в некотором смысле даже банален.

– Мне кажется, по столь деликатному вопросу можно было бы и не прибегать к помощи посторонних людей. Есть же искусственное оплодотворение, в конце концов. Ты же меня совсем не знаешь, может у меня какие-нибудь заболевания.

– Нет у тебя никаких заболеваний.

– Да откуда ты знаешь? Что за бред? Я тоже хорош – всерьез обсуждаю с тобой такую ерунду.

– А-а, тут все равно не угадаешь. Чему быть – того не миновать. Ты понравился ей. А у нее сейчас как раз такие дни, когда можно забеременеть. Ну не дал бог детей, и что теперь? Усыновить? Она хочет родить, я ее понимаю, ей хочется иметь своего ребенка, вынашивать его, кормить грудью и все такое. «Я хочу забеременеть естественным способом».

– Извини, я вряд ли смогу чем-то помочь.

– Постой. – Он хотел схватить меня за руку.

– Извини. – Я одернул руку и вышел из купе. Что за ерунда. Как он может такое предлагать, он в своем уме? Шутка? Как-то затянулась. Идиот какой-то. Я тоже хорош. Надо было сразу отшутиться. Думал я, стоя в тамбуре.

Я вернулся в купе. Его не было, она лежала на нижней полке, покачивая ногами под музыку из наушников. Она тоже участвует в этом розыгрыше. Ведь это не может быть правдой.

– Что ты так странно на меня смотришь? – Она сняла наушники.

– Извини. Задумался.

Я смутился. Знает она, о чем мы говорили? Вряд ли. Это было бы уже слишком. Она встала и положила руки мне на плечи.

* * *

Все, что касается размножения, умещается в крохотной головке насекомого. Разве они вообще могут думать? У человека такая большая голова, и большая ее часть забита мыслями о том же. Процесс спаривания – ничего более обыденного, более естественного невозможно себе представить. Но почему-то с самого детства эта область представляется чем-то грязным, недозволенным, запретным. Вот оно – истинное поле битвы бога и дьявола. Все запреты, все табу сексуальных отношений оттого, что это один из способов общения с Богом. Ни больше, ни меньше. Поэтому в нашем языке и слов-то нет для обозначения всего, что связано с сексом. Они запретны, как настоящее имя Бога, и мы вынуждены пользоваться ненастоящими словами, намеками, иносказаниями. Откровенно об этом можно будет поговорить только с Ним. Тогда можно будет все назвать своими именами.

* * *

– … снилось, как я приставал к незнакомой девушке. Во сне-то она была мне знакома, но в жизни такой не упомню. Рыжеволосая. А она все не давала и не давала. И что-то меня мучило… что вот я еще не познал ее каким-то особым способом (что за способ такой, я и во сне сообразить не мог, но что такой существует и, главное, ей очень нравится, знал) и вот я всю ночь мучился и так елозил и так, устал жутко, проснулся совершенно разбитый. Лучше бы снилось, что разгружал вагоны. – Я зашел в редакцию на пять минут, но не удержался и решил рассказать свой сон. Пробегавшая мимо Аня заставила моих коллег вертеть головами и смотреть ей в след.

– Всегда удивлялся: смотришь – девушка как девушка, даже, можно сказать, скромная. Подойди вот к ней сейчас, предложи что-то непристойное – обидится. А потом узнаёшь, что с ней уже пол-офиса переспало. Я не про нее конкретно. – Максим махнул рукой в сторону Ани.

– Думаешь, с этой не переспало? – Алексей знал все про всех. Иногда казалось, что вообще все и вообще про всех.

– Не знаю. Но уже ничему не удивляюсь. – Максим вздохнул. Он слыл романтиком, потому что единственное, что его интересовало – это девушки.

– У тебя уже было с ней? – Спросил меня Алексей с улыбкой, говорящей, что он все и сам знает.

При всех недостатках у профессии журналиста есть одно неоспоримое преимущество: когда говоришь незнакомой девушке, что ты журналист, это вызывает такой интерес, как если бы ты сказал, что у тебя член длиной в полметра. А ведь совсем еще недавно любили каких-нибудь волосатых музыкантов с гитарами. Я и сам пытался научиться играть. Остается только гадать, куда подевались эти романтические дуры, снимавшие одежду, как только мои пальцы ударяли по струнам. Какое было время. Со звуком лопнувшей струны расстегивались лифчики и падали к моим ногам, а забытых женских трусов у меня в комнате было больше, чем пустых бутылок. Но сейчас дают журналистам. Может поэтому я журналист. Но что должно быть у журналиста, каков его отличительный признак? Музыкант – он вот с гитарой. Может орать под окнами, мешая всем спать. А журналист что? Журнал с собой носить? «Вот смотри, дура, это моя статья о еврейском заговоре». «Ой, какой ты умный, возьми меня скорей». Прикроешь ей лицо картинкой из этого журнала, вздохнешь и поневоле вспомнишь гитару. Ее хоть разбить можно было об чью-нибудь голову, играть я все равно так и не научился.