Владимир Богомолов - Она
Она в коротком платье, развевающемся на ветру. Все вокруг как в тумане, как будто в кадре с большой глубиной резкости, взгляд сфокусирован только на ней, а фон размыт. Рыжеволосая, зачем ты убегаешь от меня. Оборачивается, смеется и ждет меня. Когда я подбегаю к ней и беру я ее за руку, она вырывается и смеясь убегает. Скрывается в подъезде. Дергаю за ручку дверь, как на меня выскакивают рыцари в доспехах, я сторонюсь, но ручку не отпускаю, придерживаю им дверь. За людьми в доспехах, копируя их, выбегает моя рыжеволосая девушка, строит важное лицо, надувает щеки. Не выдерживает хохочет. Я выдергиваю ее за руку и строя рыцарей, пытаюсь поцеловать, но она ускользает сквозь пальцы, бежит по лестнице к открытому лифту. Я успеваю проскочить в уже захлопывающиеся дверцы лифта, мы едем на верхний этаж. Я прижимаю ее к стенке лифта, задрав платье, она, обхватив меня ногами и держась руками за шею, стонет. Запрокинув голову, закрыв глаза. Я смотрю в зеркальный потолок и вижу отражения множества стоящих в лифте людей. Как только я взглянул на них, они тут же опустили головы и стали смотреть в пол. Лифт останавливается на последнем этаже, и девушка со смехом бежит по лестнице вниз. Я продолжаю погоню. На одной из лестничных площадок вижу парочку. Она стоит, наклонившись, у раскрытого окна, курит и смотрит на серый туманный город, иногда производя слабый стон и рукой прикасаясь к нему, как бы останавливая его. Она абсолютно голая. Он, напротив, в одежде, даже не снял куртки. Я потревожил их, мужчина, как наседка цыплят пытается укрыть женщину, чтобы я не смог увидеть ее голого тела, но не останавливается. Женщин оборачивается смотрит на меня улыбаясь, посылает воздушный поцелуй. В след за женщиной оборачивается мужчина, недобро смотрит поверх солнцезащитных очков. Я бегу дальше. Открываю подъездную дверь, и не успел я осмотреться, как на меня набросился тигр. Я закричал, отступил назад и провалился в пустоту.
* * *
– Не торопись. Не забудь, что ты должен кончить в меня.
Дверь купе открылась.
– Извините, сигареты забыл. – Он осмотрел столик. – Не видела, случайно. – Спросил он ее. Мне стало не по себе. Напомнило ощущение из детства, когда хочется провалиться сквозь землю в самом прямом смысле слова. Наконец, он нашел сигареты.
– Мне тоже дай. – Она закурила. – Что ты так испугался? Все? Мне сейчас надо вот так полежать.
Она лежала, задрав ноги. Я налил себе, выпил и вышел из купе. Он стоял в проходе и пытался улыбаться. Меньше всего я хотел сейчас услышать от него: «Ну как?».
– Пойду пройдусь, – сказал я и пошел шататься по вагонам.
Я дошел до конца поезда и остановился в последнем тамбуре. Солнце уже село, но было еще светло. Я смотрел на уносящиеся по направлению к Москве шпалы, и почему-то мне представился Никита Михалков, идущий с лошадью навстречу поезду, со своей довольной улыбкой, жующий яблоко. Только на этот раз ему навстречу ехал наш поезд, и он не остановился. От лошади осталась только задняя половина, торчавшая из поезда, как носовая фигура корабля. Михалков успел отскочить и теперь бежал за нами, но куда ему – за нашим скорым не угнаться и на лошади. Я смотрю на него из окна последнего вагона, он в отчаянии бросает в меня яблоко и падает, но и яблоко не долетает. Не его день. Да. Сегодня мой день. Когда я вышел от нее, чувство неловкости, чувство чего-то ненормального не давало мне покоя. Сейчас я представлял, как буду рассказывать об этом своим друзьям, какими словами запишу все это, и мне становилось радостно. Да и то, что от меня, возможно, будет ребенок, льстило мне. Я чувствовал себя героем кинофильма.
Открыв дверь купе, я обнаружил ее в той же позе, что и полчаса назад. Незнакомый мужчина так же, как я, шарахнулся от звука открывающейся двери. Я сказал: «Извините». Тут из-под земли возник он.
– Расстроен, что не будешь единственным?
– Да нет.
– Расстроен-расстроен. Каждый считает, что даже чужие жены принадлежат ему.
– Но зачем?
– Это увеличивает вероятность забеременеть. Лучше пережить один такой день, чем делить жену, например, с тобой в течение года.
Мужчина вышел из купе, стараясь не смотреть на нас, и пошел прочь. Она, наверное, опять лежит, задрав ноги.
– Будут еще?
– Один.
– Откуда вы их берете?
– Она находит. Пойдем отсюда. Они справятся без нас.
– Спасибо, что я первый. – Он снисходительно посмотрел на меня. – И что, не отказывают?
– Ты же вот согласился.
* * *
– Жена изменяет? А кому не изменяет? При этом я люблю ее, да и она меня по-своему любит, нам хорошо вместе. Был бы ребенок – получилась бы обычнейшая семья. – Андрей замолчал, уставился в окно. – Не замечал, как приятно смотреть в окно в поезде или в автобусе? Эти унылые пейзажи, деревенские дома, пустующие платформы. Но только смотреть. Представить на секунду, что ты остался на этой платформе, поезд медленно набирает ход, скрылся, и ты стоишь один среди всего этого, и такая тоска сразу, такое одиночество, что не дай бог. Нет. Любимое отечество приятно наблюдать из окна быстро проносящегося поезда, который увозит тебя куда-нибудь на юг или на запад. Так что ты пишешь? Статьи? – Спросил он.
– Да. А ты чем занимаешься? – Но он не слушал меня.
– Дети, как попытка убежать от смерти. Не удалось мне – получится у них. Ерунда, если подумать. Те же инстинкты, ничего больше.
– Ты опять о своем.
– Два взрослых человека тратят годы своей жизни, чтобы вырастить детей, те тоже будут растить детей, и следующие и так до конца света. Представь себе, вот родится инвалид, и что? Оставить в роддоме или положить свою жизнь на ухаживание за инвалидом. Верующий – понятно, он не столько о ребенке печется, сколько душу свою спасает, духовный подвиг совершает. Надеется получить за это награду в загробной жизни. Ну а как нет там ничего, тогда ведь все эти усилия ни к чему. Тогда это просто превратит жизнь двух здоровых молодых людей в ад. Они могли бы нарожать еще кучу здоровых детей, но нет, они люди высоконравственные и больного ребенка бросить никак не могут.
– Инвалиды бывают разные. Да и чем инвалид мешает родить еще?
– Потому что этот инвалид отнимает у них все силы и средства. Теперь он живет, а они существуют.
– Эдак тебе и собаку нельзя завести. Ее ж кормить надо, гулять выводить, а она еще и заболеть может. И жизнь здорового человека уходит на ухаживание за какой-то псиной. И главное, ведь тоже не выкинешь.
– Да знаю, знаю. Я боюсь, что там ничего нет, понимаешь. Растворишься в пустоте, исчезнешь. Все, что есть, – только вот это, только здесь и больше ничего. Но зачем тогда дети, собаки? Это для буддистов небытие – счастье; меня оно пугает. Да, я не люблю детей, и что? Я буду лишен царствия небесного? Я много чего еще не люблю, у меня вообще куча недостатков, но я не хочу меняться. Я нравлюсь себе таким, каков я есть, со всеми недостатками. Если я исправлю все свои недостатки, это буду не я, это будет кто-то другой. А я не хочу быть другим. Хотя какая разница. Что там может быть? Вечный покой? Какие там могут быть удовольствия? Секс, вино, еда, сон? Ясно, что нет. Там ничего нет, и не может быть. Покой. Вечный покой. Покойся с миром. Все.
– Удовольствия?
– А что? Что там может быть?
– Любовь.
– Любовь? А что это? И где эта любовь? В раю? А в аду что?
– Да нет ни ада, ни рая, есть одна любовь, просто для некоторых она настоящий ад.
* * *
Я задумался, внимание мое рассеялось на какое-то время. Наверное, закрыл глаза, не заснул, нет, просто задумался. Когда пришел в себя, моего попутчика за столом не было. Вряд ли он мог уйти самостоятельно, но не это меня сейчас беспокоило. Напротив сидел мужчина лет сорока, о котором нельзя было сказать ничего определенного, за исключением слова «подозрительный». Он разливал коньяк из бутылки и что-то рассказывал. В этом не было ничего странного: кто-то подсел ко мне, угощает, что-то говорит, но – я ему отвечал! Я даже не сразу это понял, потому что не узнал собственный голос – он звучал так, будто был записан на пленку. Я словно раздвоился и теперь наблюдал за собой. Однако тот, второй я, который только что увлеченно разговаривал, заметил, что я за ним слежу, и стал вести себя совсем неестественно. Теперь мы оба следили, как моя рука берет стакан, подносит его ко рту, ставит на место, как я, тщательно подбирая слова, отвечаю моему собеседнику. Это было и смешно и страшно одновременно.
– Весь день ужасно болит голова, надеюсь, это поможет. – Он взглянул на этикетку и поставил бутылку на место.
– Вы знаете в ушах сосредоточено множество нервных окончаний, сейчас я покажу вам как надо массировать уши, буквально пара минут в день и вы почувствуете эффект.
Он усмехнулся, и пальцами рук убрал с висков длинные волосы. Я видел только розовеющий след на месте ушных раковин, мне стало не по себе, я отвел глаза.
