Две секунды после - Ксения Ладунка
Я рядом. Мне лет пять, и я в розовом платье. У меня открытый рот и очень растерянный вид, будто я вообще не понимаю, что делаю в этом мире.
Каждый раз, смотря на этот снимок, меня передергивает. И если фото вызывает такие ощущения у меня то, что чувствуют люди, смотрящие на это со стороны? Отвращение, ничего больше.
И все написанное — абсолютная ложь. Я даже ни разу не говорила с Томом, когда была ребенком. У нас просто не было точек соприкосновения. Подростком я смотрела на него, как на Бога, а когда стала еще чуть старше, то обнаружила, что он человек, которого можно попросить о чем угодно, и никогда не получить отказа. На этом строилось наше общение. И больше ни на чем.
«В глубине души я подозревала, но носила розовые очки и не хотела в это верить. Когда я все поняла, было уже слишком поздно».
Заявить, что Том растлевал меня с самого детства — это так в духе моей матери. Ни в шестнадцать, ни в пятнадцать, и даже ни в четырнадцать — с самого детства. Сказанное настолько абсурдно, что я не могу представить, как люди в это поверили.
И, тем не менее, мы были в топах упоминаний. В Твиттере имя Тома вышло на первое место по количеству цитирований, а число поисковых запросов, связанных с нашим скандалом, взлетело в стратосферу. Мой Инстаграм ломился от сообщений, а у отеля скопилось так много журналистов, что полиции пришлось перекрыть улицу, чтобы сохранить порядок.
Я понимаю, что мама сделала это не просто так. Случилось что-то, о чем я не знаю. Выпуская эту статью, она наверняка преследовала цель. А журналисты… явно решили потопить нас, ведь публикация вышла ровно в день презентации альбома и абсолютно точно затмила его по упоминаниям.
Поежившись, я иду к отцу.
Медленно подойдя к двери отцовского номера, громко стучу. Скрестив руки на груди, смотрю на папу тяжелым взглядом, когда он запускает меня внутрь.
В его номере наш адвокат, но я и не ожидала застать отца одного. Мне срочно нужно с ним поговорить, и совершенно неважно, кто будет рядом.
— Есть предположения, почему это случилось? — спрашиваю я. — Она писала тебе? Звонила?
Отец громко сдавленно вздыхает, потерев переносицу.
— Сядь. — Указывает на диван.
Поколебавшись, все же сажусь. Папа заставляет меня волноваться.
Он садится рядом, проводя ладонями по ногам.
— Пап? — Я наклоняюсь к нему. — Между вами что-то случилось?
— Да, случилось.
Несколько секунд он молчит, потом продолжает:
— Пока ты была на реабилитации, мы с твоей матерью находились в процессе развода. Заканчивали все юридические дела.
Напрягшись всем телом, я киваю. Отец сглатывает и смотрит себе под ноги.
— Я был так зол на нее… был зол на ситуацию, что произошла с тобой. Я срывал на всех гнев и был настоящим исчадием ада. А твоя мать… только подливала масла в огонь.
— Хорошо, продолжай…
— Я нанял самых дорогих адвокатов и сделал все, чтобы она не получила ни копейки моих денег. Она же хотела, чтобы после развода я платил ей ежемесячно.
— Вот стерва, — выплевываю я, глядя, как отец снова вздыхает.
— Она угрожала мне. Говорила, что разрушит мою жизнь и карьеру. Но слушая ее обещания, я лишь сильнее распалялся.
Сглотнув, я начинаю складывать пазл и отдаленно понимать, к чему он ведет.
— Перед тем, как мы уехали из Окленда, у нас было последнее судебное заседание. За несколько минут до его начала она подозвала меня и сказала, что дает последний шанс передумать и согласиться на ее условия. Иначе… иначе я всю оставшуюся жизнь буду жалеть о содеянном. Как ты понимаешь, я не послушал и отнял у нее все. Не оставил ничего, даже машину забрал. Она буквально осталась на улице.
Мои внутренности холодеют, становится понятна мотивация матери.
— Она писала мне недавно. Сказала готовиться к концу. Я не придал этому значения.
Я поджимаю губы:
— И вот мы здесь.
— И вот мы здесь, — повторяет отец.
— Она решила бить через Тома, — киваю я своим словам. — И через меня. О, должно быть, она наслаждается моими мучениями.
— Если не будет работы у Тома, ее не будет и у меня.
— Но все, что она сказала, — ложь! Правда на нашей стороне, и мы должны победить!
— Я не знаю, что будет, Белинда. Если общественность восстанет против нас, то люди перестанут работать с группой, чтобы не рисковать репутацией.
Спрятав лицо в ладони, я издаю жалобный стон.
— Пап, это полный кошмар. Все думают, что Том педофил, который совращал меня с самого детства.
— Да, детка. Я знаю, что все думают.
Я забираюсь на диван с ногами, ложусь головой на его подлокотник.
— Пап, что нам теперь делать?
— Подождем сутки, а потом вы с Томом выпустите заявления, в которых будете отрицать написанное в статье. Наши пиарщики уже готовят текст. А потом будем ждать и смотреть, как развернутся события.
— Ладно. Мы с этим разберемся.
— Обязательно, Бельчонок. У нас просто нет другого выхода.
* * *
С силой дернув дверь, я резко врываюсь в наш с Томом номер и слышу:
— Я не буду этого делать, Марта!
Три пары глаз устремляются на меня — раздраженные Том и Марта, которые стоят посреди гостиной, и понурый Джоуи, сидящий на диване с игрушкой в руках. Я неловко замираю. Кажется, я не должна была этого видеть.
— Что-то важное? — повышенным тоном спрашивает Том.
— Эм, нет… я просто пришла в свою комнату.
Он указывает на дверь.
— Тогда выйди.
— Не надо, — вмешивается Марта. — Я все сказала, Том. Джоуи, пойдем.
Джоуи встает, бросив на родителей печальный взгляд. Марта протягивает ему руку, потянув к выходу, и мы с Джоуи переглядываемся в дверях. Мне становится так больно за него, что хочется прижать малыша к груди и сказать, что все будет хорошо, все наладится, но Марта уводит его, громко захлопнув за собой дверь.
Том тяжело дышит, уперев руки в бока, и начинает ходить по кругу.
— Черт, — шипит он, со всей силы пиная диван.
Вздрогнув, я удивленно смотрю на него. Он сжимает челюсти, явно тяготясь моего присутствия.
— Я хотела сказать… Говорила с папой, мы думаем, что быстро разберемся с матерью, и все будет хорошо.
Он смотрит на меня таким взглядом, будто я полная дура. Пытаясь успокоиться, Том медленно и глубоко вдыхает.
— У меня
