Патриция Хилсбург - Изгнание из Эдема Книга 1
— Когда покупаешь их новыми, они стоят тысячи, но купите их, и через день-два за них не выручишь и сотни. Предложите за любую такую штуку триста, и владелец не рискнет отказаться: он знает, что подобные предложения очень редки, и оно может больше никогда не повториться.
— Да?!
— Так оно и есть.
— А вы психолог, мадам.
— Как это понимать?
— Это очень интересно, вы понимаете психологию того, кто хочет продать.
— Чепуха! Я просто умею покупать и продавать, если вы это имели в виду. И, естественно, я еще понимаю, или стараюсь понять человека, который передо мной, что можно от него ожидать, и какие струны в его душе могут отозваться.
— А вы говорите…
— Что?
— А то, я хочу сказать, что вот такие хорошие психологи и делают деньги. Это тоже наука.
— Но этому нигде не обучают.
— Есть же экономические факультеты у нас в стране и за рубежом. Там бизнесу обучают чуть ли не с дошкольного возраста.
— Уважаемый доктор, осмелюсь вам возразить, что невозможно научить человека петь, если у него нет голоса и слуха. Так и в бизнесе: если у вас нет психологического чутья, любви к деньгам, к тому обороту, который вы можете совершить, когда вы не можете предвидеть, где те дрожжи, которые дадут рост вашим деньгам — бизнесом заниматься не стоит.
— И даже не стоит пробовать?
— Пробовать обязательно стоит.
— Для чего?
— Бездарям бывает везет.
— Может мне попробовать?
— Давайте.
— Нет, меня интересуют не деньги, а наука.
— Без денег и наука бесполезна. Особенно медицина.
— Я вот работаю.
— Работаете. А своя клиника, а лаборатории, а хорошее оборудование, хорошие кадры, для развития той же медицины, да и не только это. Разве все это возможно без денег?
— Но не говорите мне, что отдавая больным людям свои знания, я занимаюсь бесполезным делом.
— Я не хочу этого сказать, но вы сделали бы во сто крат больше, будь у вас деньги.
— Но большие деньги и вообще какие-нибудь деньги требуют внимания к себе, с ними надо работать, а когда же заниматься наукой, лечить больных?
Стэфани, улыбаясь, смотрела на доктора, которого она заставила говорить о деньгах — теме ему чуждой и непонятной, он уже уделил столько внимания. Она чувствовала, что ее великолепное чутье на этот раз ее не подвело — перед нею человек неординарный, и они были бы очень интересной парой, возможно, несколько экзотической, но это ее не пугало.
— Вы женаты? — вдруг выпалила она.
— Нет.
— Почему?
— Моя жена — наука, она отнимает у меня все свободное время. Мне хватает ее. Хотя…
— Что хотя…
— Моя религия разрешает мне иметь четырех.
— Как это четырех. Сразу?
— Можно и сразу.
— Почему?
Я так называемый магометанин.
Для Стэфани, если она что-то задумала, преград нет, ни в вероисповедании, ни в месте жительства и месте рождения: все вопросы она решала сама, в необходимом для себя ракурсе. Так и на этот раз — она уже все решила.
— Вам придется довольствоваться двумя, если вы намерены жениться на мне.
— Что-о?
— Никаких, «что»!
— Разве между нами уже стоит вопрос о браке?
— Да, я хочу быть вашей женой.
— А вторая кто?
— Вы же говорили — наука!
— Хорошо хотя бы науке разрешили быть, но…
— Какое еще «но»?
— Мне достаточно только науки.
— Она останется при вас, милейший доктор, к ней я не буду испытывать ни капли ревности. Мы будем мирно сосуществовать, я на это надеюсь.
Занятые своим диалогом, Стэфани и доктор подошли к самому главному. Оба приподнялись над столом — было видно, как то, что предстояло сказать, должно оказать на партнера по диалогу необходимое действие.
— Но теперь я должна сказать, что я торжественно поклялась отцу…
— Погодите!
— Нет, это вы погодите!
— И не подумаю! Это очень важно!
— У меня тоже!
Доктор помахал у Стэфани перед глазами своей изящной, утонченной и очень чистой до особой прозрачности рукой, и она на мгновение умолкла.
— Я должен сказать, что торжественно поклялся матери, когда она лежала на смертном одре…
— Что-о?!
— Моя мать была мудрая женщина. Она взяла с меня клятву, что, если женщина захочет выйти за меня замуж, а я почувствую искушение жениться на ней, я вручу ей двести пиастров и предупрежу, что она должна, имея при себе только то, что на ней надето, и эти деньги, прожить своим трудом, без малейшей посторонней помощи, не менее полугода. Если она сможет — мы поженимся. Если нет — мы больше никогда не встретимся.
— А если она сможет?
— То так тому и быть!
— Чему быть?
— Я буду обязан жениться на ней, даже если эта женщина уродлива, и я уже потеряю к ней влечение.
— И что?
— Я дал клятву!
— И вы смеете подвергать меня, Стэфанию Харпер Фархшем, такому гнусному испытанию? Да и вообще какому бы то ни было малейшему испытанию?!
— Я дал клятву!
— Это значит?
— Да, да — у меня тоже Эдипов комплекс — такова воля всемогущего Аллаха, и я ничего не могу поделать.
Стэфани смягчилась — воля покойных уважаемых родителей для ее самой тоже была свята.
— Кто была ваша мать?
Благостное выражение на лице доктора явно свидетельствовало о неподдельных чувствах к матери и воле покойной.
— Моя мать была прачка и вдова.
— И она смогла дать вам медицинское образование?
— Она вырастила одиннадцать человек детей. Я был самым младшим и ее любимцем. Остальных десять она научила простому рабочему ремеслу. С их помощью она сделала из меня ученого. Ее заветной мечтой было иметь сына, который бы умел читать и писать и еще умел врачевать людей. Она учила меня, молилась Аллаху, и он услышал ее молитвы, помог мне найти в себе силы для учебы и открыть дарованные Аллахом таланты.
Стэфани со спокойной, привычной для нее воинственностью посмотрела на доктора, понимая его требования, но не собираясь соступить в сторону, испугаться трудностей. Малейшие преграды для нее были очередной приятной вспышкой ее жизненной энергии.
— И вы думаете, что я спасую перед какой-то прачкой? Вы надеетесь?
— Боюсь, что да.
— Не надо бояться.
— Вам не выдержать испытания.
— Вы меня не знаете.
— Вот постепенно познаю.
— Будете познавать очень долго.
— Это, видимо, интересно.
— В самом деле? А как насчет испытания, которое выбрал мой отец для супруга, достойного меня?
— Ого!
— А как же!
— Значит мужчина тоже должен подвергнуться испытанию?
