Сулейман. Я выбрал тебя (СИ) - Беж Рина

Ага, точно. А кошака он зашел проведать, потому что иначе ему договор аренды комитет не подпишет. Саныч обидится и откажет, хмыкаю на собственную попытку закрыть глаза на очевидное.

Ну и ладно. Мне пока и так нормально.

– Добрый вечер, Галина Анатольевна, – уверенно произносит Султанов, протягивая руку для рукопожатия. – Рад, наконец-то, официально с Вами познакомиться. Наверное, вы меня не помните, я заходил… давно, когда искал Машу.

– Ошибаетесь, Сулейман. Я Вас хорошо помню. Это было несколько лет назад, – воркующе выдает маман, удивляя меня оживленностью.

А затем с удовольствием пожимает протянутую мужчиной руку.

Вот не знаю откуда взялась в ней эта особенность. Точнее была всегда, сколько себя помню. Но у родительницы есть особая фишка – рукопожатие. Она даже людей оценивает по нему. И ни в каком виде не приемлет панибратства. Для нее сюсюканья, поцелуи ручек и обнимашки с малознакомыми людьми – как дешевый спектакль, который вызывает зубную боль и отторжение.

Хм. Может, именно поэтому Кравцов с первого же дня знакомства оказался в аутсайдерах?

Ну да, вполне возможно. Он же очень старался быть галантным и остроумным, иногда даже сверх меры.

– Не знала, что у тебя такая прекрасная память на имена и отчества, – отмечаю немаловажную деталь и удивленно заглядываю в темно-карие глаза гостя.

Я точно не упоминала при нем имени мамы, но вполне вероятно когда-то писала о ней в переписке в ВК. Так, когда это было? В прошлом веке, не раньше.

Неужели запомнил?

Но это же нереально.

– Я помню всё, что имеет для меня значение, – ровно отвечает Султанов, будто не видит ничего особенного в своих словах.

Я же вновь подмечаю, что никакой игры на публику в нем нет. Естественность и обычное спокойствие, что в сравнении с бывшим опять же очень и очень заметно. И явно не красит последнего.

– А я и нашу беседу с Вами помню, – продолжает мама свою речь, обращаясь к Сулейману. – Вы могли тогда с нами не согласиться, но мы с мужем посчитали, что Марии требуется передышка и смена локации. Поэтому отказали в Вашей просьбе дать ее адрес. Надеюсь, Вы не слишком на нас рассердились.

– Нет, конечно. Вы поступили правильно, как настоящие любящие родители, – произносит Султанов, качнув головой.

Ловлю себя на мысли, что еще минут пять таких разговоров и всё. Разину рот, как ребенок. Широко и неподобающе.

А всё почему?

Да потому, что стереотипы – они такие стереотипы, исходя из которых большинство боксеров – ну ту-пы-е же!!! И это не шутка юмора, а во многом печальная истина. И с ней я знакома не понаслышке.

И тут Сулейман, который берет и легко ломает представления. Потому что он – другой. Не ограниченный боями, тренировками, белковым питанием и собственной персоной качок, а прежде всего нормальный, здравомыслящий человек, умеющий говорить на разные темы.

А если брать во внимание его желание открыть спортшколу для детей, не «на авось» и «как пойдет», а с тщательным всесторонним изучением вопроса и взвешенным подходом, так и совершающий поступки, значимые для всего района.

– Ладно, не буду вам мешать, – переводит Султанов взгляд с меня на маму и обратно. – Семен, как вижу, уже бодр и доволен, значит, самое плохое уже позади. Хорошего вечера.

Открываю рот, чтобы… что?

Попрощаться? Предложить задержаться?

Не успеваю определиться, как мама опережает.

– Э-э, нет, так не годится, – упирает она руки в бока. – Во-первых, время ужина, а значит, будем все дружно пробовать мои пельмени, а во-вторых, мне очень интересно узнать, что же такое было с Семеном, который только-только переехал к Маше. Поэтому, ребятки, – генеральским тоном, не подразумевающим отказа, продолжает мадам Прохорова раздавать приказы, – весело раздеваемся и идем мыть руки. А я пока на стол накрывать буду.

‍Открываю рот, хмыкаю и закрываю.

– Маму надо слушаться, – выдаю в итоге, глядя на непробиваемое лицо Султанова, которое, оказывается иногда «пробивается».

Хочется засмеяться в голос, ведь происходящее действительно уморительно: моя мама, пухленькая и невысокая, ниже меня сантиметров на десять, пигалица шустро командует, а огромный широкоплечий Сулейман ее слушает и подчиняется. Без разговоров раздевается, снимает ботинки и идет мыть руки.

Прикусываю губу и всячески стараюсь подавить глупую улыбку. Уж не знаю, к чему приведут наши сегодняшние посиделки, но этот день точно удался. Я убедилась, что даже у Султанова бывают моменты, когда непроницаемость сбоит и ломается.

– Кажется, бог услышал мои молитвы и нашел-таки настоящего мужика, – шепчет маман себе под нос, как только за гостем закрывается дверь в ванную комнату.

– Ты это о чем? – интересуюсь.

Скрещиваю руки на груди, приподнимаю одну бровь и всем видом выказываю подозрительное недоумение.

– О своем, о женском, – отмахивается моя командирша и тут же приказывает, – так, чего встала? Живо иди переодевайся, мой руки и принимай хозяйство.

– Э-э, – зависаю от наглости некоторых родительниц, – ты же вроде как обещала все сама сделать…

– Это я не тебе обещала… И вообще, Мария Дмитриевна, чья это в конце концов квартира?

– Моя, – выдыхаю, закатывая глаза.

Знаю же уже, что дальше последует.

– А раз твоя, то и хозяйничай, деточка, – показательно грозит пальцем Галина Анатольевна и расплывается в хитрющей улыбке.

***

– Я хочу, чтобы ты пришла на мой бой завтра.

Произносит негромко Сулейман, обдавая затылок горячим воздухом, отчего пряди волос слегка шевелятся.

Оборачиваюсь от раковины, чтобы передать ему очередную чистую тарелку, да так и замираю.

Кто бы еще пару недель назад сказал, что мы с Султановым у меня дома будем на пару мыть посуду и вытирать ее полотенцем, как в советских фильмах делали молодожены, и при этом обмениваться долгими молчаливыми взглядами, расхохоталась бы от души.

А вот сейчас совсем не тянет.

Мысли в голове носятся разбуженными пчелами, создавая хаос, и одномоментно замирают, когда Сулейман придвигается ближе. Незначительная прослойка воздуха между нами не спасает от жара его тела. Дыхание мужчины заметно учащается, пока его черный взгляд блуждает по моему лицу и, словно лазер, выжигает узоры на щеках, шее и особенно губах.

– Я не уверена… – безвольно выдыхаю, когда его глаза слегка прищуриваются, гипнотизируя и пожирая всю меня без остатка.

Кожа пылает и становится неимоверно чувствительной, сердце стучит набатом.

– Пожалуйста, – слышится в ответ.

Я едва успеваю подавить тихий стон, когда горячее мускулистое тело прижимается ко мне: рельефная грудь упирается в мою, мускулистый живот впаивается в бедра, и даже через ткань, разделяющую нас, я предельно четко ощущаю выдающуюся эрекцию.

– Я хочу, чтобы ты была там, – хрипло говорит Султанов, не сводя с меня расширенных зрачков.

Он подается вперед, заставляя закрыть глаза, в то время как жалкие остатки разума в панике орут о том, что сейчас… он… меня… поцелует.

Вытягиваюсь в струнку, сильнее вжимаюсь попой в мойку, замираю пугливым зайцем. Однако, вместо поцелуя я слышу едва различимый звук втягиваемого рядом с виском воздуха.

– Я не люблю бои, – чудом выдавливаю из себя.

Распахиваю веки и краем глаза цепляю сжатые до побелевших костяшек кулаки, упирающиеся в края столешницы. Ну да, не только я сейчас на пределе.

– Я буду хорошо драться, не на публику, – следует незамедлительное, – только для тебя.

Напряжение зашкаливает: горячее тело, от которого веет животной силой; цитрусово-древесный запах, током проходящий по нервам; упирающаяся в бедра твердость, посылающая в мозг сумасшедшие образы.

Все это становится причиной, почему я говорю то, что говорю:

– Я приду.

– Спасибо, – горячее дыхание обжигает висок, а следующий за этим поцелуй словно ставит клеймо на мое обещание, запрещая его менять.

– Так-с, ребята, – раздается звонкий голос мамы из гостиной, куда она уходила, чтобы поговорить по телефону, когда ей позвонили по какому-то срочному вопросу с работы. – У меня очередной форс-мажор, так что надо срочно ехать в магазин.