Вечно ты - Мария Владимировна Воронова
В те годы был у меня роман с чистотой и порядком, я научилась шить и вязать, полностью освободила мужа и сына от любых бытовых забот, но через пять лет взвыла от скуки и пошла преподавать в местное медицинское училище.
– Вот так, – заключаю я, – сначала руководящая работа, потом безделье, потом преподавательская… Растеряла клинические навыки, вот у вас и оказалась.
– Не скромничайте, Татьяна Ивановна, вы прекрасный врач, – Регина Владимировна наполняет наши бокалы.
Чокаемся, отпиваем по глоточку. Эх, где ты, молодость, когда вино закидывалось в организм залпом, под закуску из смеха или слез, а чаще и того и другого…
– Слушайте, а для семейной жизни как лучше? Когда жена занимается домом или пашет наравне с мужем?
Пожимаю плечами:
– Да бог его знает. И там и там есть свои плюсы и минусы. Мне трудно судить, потому что у нас не было такого разделения, что вот жена ай-ай-ай, иди вари борщ. Надо было дело делать, выживать самим, сына поднимать, тут уж не смотрели, кто мужчина, а кто женщина. Можем – делаем, не можем – обходимся. А когда я дома сидела, то занималась хозяйством не потому, что женщина, а просто было бы странно, если бы я не ходила на работу и дома еще ни черта не делала. Это, знаете, тот же принцип, что подводная лодка – оружие коллективное. Там все как один выполняют боевую задачу и никто не смотрит, кто там русский, кто еврей, кто еще кто. Ну а когда заняться нечем и ничего нигде не каплет, тут и вылезает всякая гниль.
– Такие вещи распространены в тех обществах, где подавляется личность человека, – осторожно замечает Регина Владимировна, хотя понятно, что множественное число тут лишнее, – когда человек не имеет внутреннего стержня, его тянет опереться на жесткие костыли стереотипов. Незрелой личности трудно бывает принять свою многогранность, еще труднее меняться, гораздо проще идентифицировать себя с помощью жестких и незыблемых установок, что неминуемо ведет к оскудению картины мира.
Возразить тут нечего, я поднимаю бокал, и мы снова чокаемся.
– А сын ваш где?
– Служит на Дальнем Востоке.
– Тоже врач?
– Конечно. Причем с пеленок, – смеюсь я, – если бы вы знали, как он в первом классе умел глазные капли закапывать… реальный талант был. Потом-то на более серьезные вещи переключился. С пятнадцати лет ходил ассистировать отцу, первый аппендицит на втором курсе академии сделал. Его даже хотели на кафедре оставить, а он сказал «хочу как вы», жену под мышку и отчалил.
– И вы не пытались его остановить?
– С какой стати?
– Ну лучше же, наверное, когда дети рядом.
– Наверное. Но пусть пока поживут как хотят. Рано или поздно вернутся в Ленинград, может, я к тому времени еще и не помру.
Регина Владимировна, склонив голову набок, смотрит на меня как-то слишком уж оценивающе:
– Слушайте, Татьяна Ивановна, у вас такая здоровая психика, просто редкий случай в наше время.
– Вы мне льстите.
– Правда-правда! Вы, знаете что, берегите себя.
– Звучит как тост! – мы, смеясь, в очередной раз чокаемся.
Странно, я выпила в общей сложности грамм пятьдесят, но чувствую себя немножко пьяной. Может быть, потому, что впервые за долгое время кто-то достал ради меня красивую посуду, испек пирожки и накрошил салатик оливье, а теперь спрашивает меня о том, как я жила.
– Кстати, о здоровой психике, как там наш Корниенко? – спрашиваю я. – Панкреатит, надеюсь, все еще в стадии обострения?
– Ну разумеется.
– Надо завтра будет повторный осмотр записать и контрольные анализы назначить.
Регина Владимировна задумчиво водит пальцем по краешку бокала:
– Слушайте, может, его напоить тогда? А закусить дать салом с шоколадкой, вот анализы плохие и придут.
Отмахиваюсь:
– Даже не мечтайте! Здоровый организм, механизмы саморегуляции работают идеально. Не лучше ли выписать его от греха подальше на амбулаторное лечение?
Регина Владимировна хмурится:
– Этот номер не пройдет.
– Почему? Он же психпродукции ни разу не давал, не буянил, вполне себе кандидат на свободу.
Начальница молча показывает пальцем в потолок. Что ж, этот жест в расшифровке не нуждается: звонили «сверху» и приказали, чтобы Корниенко сидел в психушке до упора.
Тоже молча развожу руками, мол, ясно, ничего не поделаешь.
Регина Владимировна подливает нам вина, быстрым движением ловит сорвавшуюся с горлышка каплю, чтобы она не упала на скатерть:
– Когда-то пророк предупреждал, что наступят последние времена, когда девять больных придут к одному здоровому и скажут, ты болен, потому что ты не такой, как мы. Вот, Татьяна Ивановна, не хочу пугать, но, похоже, докатились мы до этой точки, – Регина Владимировна вдруг начинает сосредоточенно загибать пальцы, – ну да, точно, если всех нас посчитать, кто его в психушку законопатил вместе с ментами и бригадой скорой помощи, как раз и получится девять человек.
Мне очень хочется сказать, что, раз такое дело, надо срочнейшим образом выписывать Корниенко, пока апокалипсис не начался, но это будет бестактно. Мы обе реалистки и понимаем жизнь как она есть, а не как должна быть.
– По идее, кому какая разница, что у него в башке творится, если он не буйный? – вздыхаю я. – Ладно, уволили из армии по инвалидности, а дальше живи как хочешь, пока на людей не кидаешься. Хочешь – лечись, не хочешь – так ходи.
– Э, нет, Татьяна Ивановна, советская власть не может оставить в покое голову своего гражданина, она обязательно должна постоянно помешивать там раскаленной кочергой, чтобы не рухнуть.
– Какие ужасы вы говорите.
Регина Владимировна смотрит на меня как на двоечницу:
– Производительные силы и производственные отношения – это, конечно, очень хорошо, но мне кажется, что эффективность общественного строя нужно оценивать по тому, насколько сильно власти нужно влиять на психику народа, чтобы оставаться у руля.
Мне снова хочется сказать, что это звучит как тост, но я только киваю с серьезным видом. Регина Владимировна, похоже, много об этом думала, а я оказалась тем человеком, с кем она решилась проговорить свои мысли вслух.
– Благословенна та власть, которая позволяет человеку быть самим собой, – продолжает Регина Владимировна, – и принимает мир таким, как он есть.
– Ну это идеал. Это в раю, наверное, только так бывает.
– Пожалуй, но согласитесь, что у нас идеологическое воздействие больше и напористее, чем на загнивающем Западе.
– Не знаю, я там не была. Тоже свои приемы, культ потребления…
Регина Владимировна смеется:
– Допустим,
