Вечно ты - Мария Владимировна Воронова
– Да уж, не повезло бедняге оказаться святее папы римского, – вздыхаю я.
– Вот, кстати, религия тоже, если присмотреться… – Регина Владимировна делает паузу, не желая опускаться до богохульства, – но они хотя бы честно предупреждают, что бог непознаваем, что надо сделать над собой некоторое усилие, чтобы в него поверить. Коммунисты же назначают свои бредни объективной реальностью, заставляя нас видеть не то, что есть, а то, что должно, по их мнению, быть. А для этого у нормальной психики надолго ресурса не хватает. Вы оглянитесь вокруг, Татьяна Ивановна! Дети, посмотрите, все уходят в какие-то неформальные объединения, кто пошустрее, те фарцуют мало-помалу, да что там, даже в официальном поле засучив рукава борются с «мещанством», статьи без конца строчат на эту тему, фильмы снимают, значит, явление существует, и оно настолько масштабное, что его уже невозможно не признать. В обществе цинизм, алкоголизм и упадок духа. Почему, как думаете? Происки империалистов? Ничуть. Просто память нормы сильна.
– В смысле?
– В смысле, что, как раны заживают, воспаление проходит, так и психика склонна восстанавливаться после травмирующего воздействия. Бредовая идея, если она не родилась в патологически измененном сознании, а была внедрена извне в исходно здоровый мозг, рано или поздно теряет свою власть над человеком или, как в данном случае, над обществом. Все, она исчерпала свой ресурс, но как человек, только что излечившийся от пневмонии, еще слаб и нуждается в восстановлении, так и освободившийся от шизогенного воздействия тоже еще не способен к полноценной жизни, пока не наберется сил. Вот отсюда у нас такая депрессивная обстановка в обществе, но она пройдет, надо только немного подождать, дать людям понять себя и окружающий мир.
Мне не хочется спорить, и я обещаю поразмыслить над словами Регины Владимировны дома.
– Естественно, я ни с кем не буду это обсуждать, – заверяю я.
– Не сомневаюсь в вашей порядочности, но, думаю, пока мы послушно выполняем команды, никому не интересно наше тявканье. Мы же не вникаем в суть бреда наших пациентов, равно как и им до фонаря наши научные дискуссии.
Регина Владимировна разливает остатки вина по бокалам, печально смотрит на пустую бутылку и убирает ее под стол.
– Раз я честно держу Корниенко под замком, мне разрешают болтать всякие гадости, – грустно говорит она, – что позволяет мне чувствовать себя порядочным человеком, и желание выпустить здорового мужика на волю становится не таким острым…
* * *
Отпустив студентов, Люда открыла в учебной комнате окно и села проверять микроконтрольные. Начались самые горячие денечки перед сессией, когда кафедру штурмуют должники, вымаливая зачет, приходят на отработку пропустившие по болезни, отличники выпрашивают «автомат», и как призраки появляются старшекурсники, которым грех молодости в виде тройки по латыни не дает получить красный диплом.
Люда хотела проверить работы за полчаса, оставшиеся до начала отработки, но за окном только что прошел дождь и пахло сиренью, отчего студенческие каракули расплывались перед глазами, а душа уносилась в воспоминания.
…Тот день начался совершенно обычно, даже немного хуже, чем всегда. Всю ночь валил густой снег, а к утру ветер принес тепло, и сугробы растаяли, расползлись по дорогам жемчужно-серой крупой. Это гарантировало мокрые ноги и очередные белые разводы на сапогах, которые уже не отчищались полностью, и по ним, как по кольцам на деревьях, можно было определять возраст обуви.
Запасных колготок, чтобы снять мокрые на работе, у Люды не было, пришлось надевать брюки и носки, что вызвало бабушкино неудовольствие. Она считала, что если преподавательница высшей школы надевает на работу брюки, то наносит удар по репутации вуза, даже если она всего лишь молодой ассистент. При этом самовязаные пионерские жилеточки внучки удара почему-то не наносили.
Решив, что институт выдержит удар легче, чем она сама целый день в мокрых колготках, Люда убежала на работу, заправив брюки в сапоги, чтобы не запачкать по дороге. Это, по мнению бабушки, было уже за пределами добра и зла, и Люда целый день ходила с неприятным чувством, что обидела близкого человека.
Можно было позвонить, объяснить, почему не послушалась, но бабушка считала такие телефонные извинения попыткой увильнуть от ответственности. К ней следовало ходить на поклон лично, иначе возможны были только два варианта развития событий. Первый – бабушка не разговаривала с провинившимся, пока он не осознавал своего поведения и не раскаивался, и второй – бабушка рассказывала о проступке родителям, и вся семья не разговаривала с провинившимся, пока он не осознавал своего поведения и не раскаивался. Такое, чтобы в семье приняли сторону того участника конфликта, который не бабушка, на Людиной памяти случилось всего один-единственный раз в жизни, да и то с большими оговорками.
Сейчас проступок был не так велик, чтобы вовлекать семейство, но все равно противно, когда на тебя сердятся.
Рабочий день кончился, но на Люду вдруг накатила свинцовая усталость, так не хотелось возвращаться домой, выдавливать из себя извинения, потом слушать, что все это говорится и делается только ради ее же пользы, чтобы любимая внучка сохраняла себя, не опускалась до уровня быдла и стада, но, кажется, все усилия пропали даром. То, что девушка носит брюки, очень дурно, но гораздо хуже, что она позволяет себе хамить старшим…
Любые возражения привели бы только к эскалации конфликта, Люде это было прекрасно известно, мир в семье воцарялся только через волшебную фразу «прости меня, пожалуйста, я больше так не буду», и, казалось бы, давно пора было привыкнуть, выдавать ее на автоматизме, но почему-то от частых повторений проще не становилось.
Люда сидела в печали, изобретая предлог, чтобы подольше не идти домой, как вдруг дверь учебной комнаты приоткрылась и в щель просунулась знакомая голова. Люда вздрогнула и зажмурилась, настолько удивительно было видеть генерала на своем рабочем месте.
– Здравия желаю, – сказал незваный гость, – разрешите войти?
– Да-да, конечно, – она вскочила.
– А я зашел проведать дочку, она у меня тут учится, иду себе, ищу, и вот совершенно случайно вижу – вы! – Он засмеялся.
– А как дочку зовут?
– Варвара Корниенко.
– Кажется, у меня нет такой студентки, – пробормотала Люда, – впрочем, я посмотрю в журнале. Она на каком курсе?
– На четвертом.
– О, так она давным-давно сдала латынь. Здесь ее не может быть, и вообще в нашем корпусе студенты только до третьего курса. Вам, наверное, в главное здание…
– Ладно, вы меня раскусили. Я к вам пришел.
– Зачем? – вырвалось у нее.
Генерал нахмурился:
– Ну, наверное, если я скажу, что учить латынь, вы мне не поверите.
Люда пожала плечами. Другая причина казалась
