Вечно ты - Мария Владимировна Воронова
Был вариант попросить у Веры, она не жадничала, давала свои шмотки поносить, но Люде казалось это неправильным, вроде того, как сжечь лягушачью кожу.
Люда терпеть не могла врать, поэтому честно отсидела на кафедре до последнего студента, чтобы ее ложь про дополнительные вечерние занятия хоть отчасти стала правдой. Заодно проверила все свои контрольные и контрольные Нины Федоровны, чем заслужила горячую благодарность старушки и чуть теплый чай с куском вафельного тортика.
И вот удивительно, по дороге домой она уже не могла притворяться невидимкой. Почему-то больше не спасало чувство, что ее нет и никто ее не замечает. Стоя в вагоне метро, она впервые осознала себя не как пару глаз в пространстве, а как физический объект, и принимала все направленные на себя взгляды, которых, кстати, оказалось не так-то уж и много, а презрительных и того меньше.
Дома Люда занялась своим туалетом. Демисезонные сапоги удалось привести в божеский вид с помощью килограмма крема и получаса яростной работы щеткой. С пальто дело обстояло сложнее. Разложив оба на своей кровати, Люда долго взирала на них из позы Наполеона, но так и не решила, которому отдать пальму первенства, зимнему или демисезонному. Оба были хороши.
Она уже почти решила, что откажет Льву в свидании, останется одинокой, но не униженной и не побежденной, как в комнату к ней заглянула Вера.
– Что делаешь?
– Вот, смотрю, какое пальто поприличнее. Ты как думаешь?
Вера задумалась.
– Да оба такие, что немцам страшно показывать, – вынесла она вердикт, – а что вдруг за внезапные сомнения? А? Уж не на свидание ли вы собираетесь, мадемуазель?
Люда призналась, что да, есть такое, но кто ее пригласил, не сказала. Формально она не делала ничего плохого, но смутно подозревала, что это не совсем так.
– А кавалер тебя еще не видел в полном блеске? – спросила Вера, брезгливо, двумя пальчиками переворачивая пальто.
Люда сказала, что нет, не видел.
– Да, беда… Хочешь, возьми мою куртку? Или дубленку возьми, она тебе даже больше пойдет.
– Спасибо, Верочка, но я в ней буду как ворона в павлиньих перьях.
Вера засмеялась:
– Я думала, у нас только бабушка придерживается школы мысли, что дубленки поразительно вульгарны.
– Нет-нет, Верочка, я так не думаю, просто где я и где дубленка.
– Ну да. Не твой стиль. Слушай, а давай тогда я тебе подарю мое серое убожество!
– Неудобно…
– Да я его ни разу не надевала! Оно страшное, конечно, как атомная война, но все же не лохмотья.
Вера убежала, чтобы через секунду вернуться с унылым изделием фабрики «Большевичка», похожим на гроб с меховым воротником. Негнущееся это пальто было подарено ей на Новый год бабушкой, чтобы одумалась и перестала носить такие порождения дьявольской мысли, как дубленка и болоньевая куртка «попугайской» расцветки.
– Ну вот, как влитое, – Вера застегнула на Люде пуговицы и подергала за подол, – даже стильно. У тебя же есть большой длинный шарф? Намотай его попышнее, и при первой же возможности расстегнись, авось кавалер ничего и не заметит.
– А что скажет бабушка?
– А бабушка скажет, что у нее две внучки, одна вульгарная хамка, а вторая чудесная девочка с хорошим вкусом, – засмеялась Вера, – колготки новые дать?
Люда энергично кивнула.
– Черные или светлые? Есть еще цвета мокко, для себя берегла, но раз у тебя настоящее свидание… Хотя ты же платье свое шелковое наденешь? Тогда тебе светлые лучше подойдут. Еще знаешь что? Вы куда пойдете? По улице болтаться или в приличное место?
– Не знаю еще.
– Если в приличное, возьми мои немецкие лодочки, переодень, а то будешь топать в сапогах, как доярка из колхоза. Да… – Вера прищурилась, и посмотрела на нее так, как художник смотрит на неоконченное полотно, – я бы тебе еще советовала в парикмахерскую сходить, но ты ведь не решишься. Бигуди хотя бы на ночь накрути.
На следующее утро Люда проснулась с чувством, что это все ей приснилось, и генерал, и предстоящее свидание, и воодушевление Веры, с которым она наводила на нее красоту. Но бигуди на голове были вполне реальны, и серое пальто – тоже.
«Наверное, приснился только Лев, – решила Люда, – я просто задремала на кафедре, вот и все. Теперь-то утром, на свежую голову, мне ясно, что такого со мной в реальности не может происходить. Ну и пусть сон, все равно приключение!»
Она засмеялась и побежала умываться.
* * *
Корниенко моет в коридоре пол. Работает энергично, размашисто, в охотку. Он одет только в больничные штаны и кипенно-белую майку, и я с удовольствием смотрю, как перекатываются и играют под кожей бицепсы, и думаю, что, наверное, неспроста у слов «мышь» и «мышца» один корень.
Мне жаль прерывать трудовой процесс, смотрю, улыбаюсь и думаю, как было бы хорошо, если бы все солдаты мира враз побросали свое оружие и пошли помогать слабым и больным. Не истекающего кровью товарища выносили с поля боя, а инвалида-колясочника спускали с пятого этажа погулять. Сильные ловкие руки спецназовцев не собирали бы автомат Калашникова на скорость, не перерезали горло врагу, а массажировали больного ДЦП, чтобы улучшить нервно-мышечную передачу и сформировать новые нейронные связи. Водолазы бы не прикрепляли мины к днищам кораблей, а проводили занятия по плаванию для реабилитации после инсульта. Ну а рядовые пехотинцы просто ухаживали бы за теми, кто сам не способен о себе позаботиться. Вместо оружия на заводах делали бы функциональные инвалидные коляски, вместо истребителей строили бы такие сумасшедшие дома, где у каждого пациента своя комната с красивыми, приятными ему вещами, и где его вкусно кормят, и занимаются с ним по самым передовым методикам, а не пичкают таблетками, чтобы он слонялся как отмороженный в палате на десять человек. Каждому бы тогда хватило своей доли счастья…
Да, это было бы здорово, но человечество почему-то устроено так, что предпочитает множить скорби, а не избавлять от них.
Корниенко оборачивается сполоснуть тряпку в ведре и встречает мой взгляд.
– Вы устроились на работу? – спрашиваю я. В принципе, такая практика существует, пациент с легким течением заболевания может заниматься неквалифицированным трудом, и это выручает в условиях тотальной нехватки персонала, но удивительно, что такой высокопоставленный человек потянулся за тощим санитарским рублем.
– Нет, просто не люблю, когда вокруг грязь, и сидеть без дела тоже раздражает.
