Хэппи-энд для дьявола - Luchistyia
Глава 22
Разговор с Кириллом, тяжелый, пропитанный шоком и отчаянием, принес Жанне лишь временное облегчение. Выплеснутые наружу страхи, признание пережитого — это было как выбросить из себя яд, но рана осталась. Одиночество, холодная пустота, еще не отступило. Ужас лишь притупился, но не исчез.
Никита… чувства к нему — болото из гнева и мерзкой жалости. Ярость, холодная и целенаправленная, сжигала всё на своем пути. Она хотела его наказания, медленного, изнурительного, в темноте и забвении. "Пусть гниет в аду, в специальном котле для таких, как он", — думала она.
Но другая часть её существа, та, что услышала историю Кирилла, историю болезни Никиты, его разбитого детства, его сломленной матери, мешала ей полностью уничтожить его в своей ненависти. Кирилл не просто так рассказал ей всё это — он понимал, что только она, знающая Никиту, может помочь.
Дорога к Никите тянулась вечностью. Изначально, она шла к нему с железом в кулаках, чтобы плюнуть в лицо и сказать, что она уже не боится. Теперь… теперь всё иначе. Только она может к нему пробиться, сказал Кирилл.
Её план был прост, жесток, но единственно возможен: она попросит его, всего лишь один раз, пойти к психологу. Отказ… ну, попытка — не пытка. Она не хотела быть жестокой, но и простить — тоже не могла. Жалость к нему перемешивалась с кипящим гвоздем ненависти. Усталость и истощение сжимали её, но вместе с тем была и решимость. Её исцеление невозможно без этого. Без попытки примириться с тем, что случилось.
Чувства — путаница из страха, омерзения и глубокой, тошнотворной жалости. Разложить их по полочкам — невозможно. Но попытка должна быть. Для себя.
Стук в дверь. Сердце — тяжелый молот. Он открыл. Большая, мрачная квартира. Он стоял один, худой, в слишком большой футболке, его глаза — пусты, безжизненны, взгляд — полный недоверия.
Он осторожно коснулся её плеча, но сразу отдёрнул руку, чувствуя холод её мокрой одежды.
Жанна не знала, что сказать. Сострадание, смешанное с ненавистью, рвало её на части.
Он лишь кивнул головой. Ему не верилось. Затем быстро втянул её в квартиру и обнял. Его холодные руки жгли её кожу. Отвращение смешивалось с неким попыткой понять. Внезапно он снял свою футболку и прошептал протянув:
— Переоденься… пожалуйста. В ванной… — добавил кивнув в сторону маленькой двери.
В ванной, снимая мокрую одежду, она чувствовала тошноту. Близость к нему, к этому человеку, который причинил ей боль, вызывала одновременно отвращение и странное, болезненное желание понять. Паника сжимала её горло.
Наконец, Жанна открыла дверь ванной. На мгновение она замерла, когда в её сторону вскочила Мася. Кошка с пронзительным мяуканьем заполнила пространство своей живостью. Тёплые воспоминания вдруг окутали её, растягивая на губах тонкую улыбку. Она почти была рада видеть её.
Вместе с радостью вновь нахлынули воспоминания о том, как она оставила кошку в приюте. Жажда покоя, той простой привязанности, которую могла бы получить от Маси, вновь испарилась, и она вспомнила, что не видела её тогда, когда была тут в последний раз.
— Ты… ты была тут всё это время? — осторожно спросила Жанна, чувствуя, как тень тревоги накрывает её сердце.
Она попыталась отвлечь себя, не желая углубляться в эти размышления.
Тишина на кухне была не просто тишиной. Она окутала её, как липкий кокон, пропитанный неловкостью. Каждый вдох отдавался горечью — горечью пережитого, горечью бесконечной неопределённости. Запах зелёного чая с лаймом, её любимого, неожиданно стал символом хрупкой надежды. Этот запах, смешивающийся с ароматом чая Никиты — почти идентичный, — вызвал в ней дрожь. Тонкая нить связывала их, несмотря на все произошедшие трагедии.
Внутри неё бушевала буря противоречивых эмоций: жалость к измученному Никите, острая боль от воспоминаний и тайная надежда на возможность перемен.
Никита, приготовивший чай, старался не смотреть на Жанну. Его движения были резкими, неловкими — он практически предавал вкус чая, залетая в детские воспоминания о том, как они с ней смеялись над этими простыми вещами. Мысли путались, словно крючья в бурном море — мучительная вина и мерзкое отчаяние заполняли его сознание. Каждый всплеск унижения, причинённого Жанне, всплывал в памяти: каждый испуганный взгляд, каждое сдавленное рыдание. Внутри бушевала непогода, но он знал, что не может её испугать, не может снова её потерять. Когда он повернулся, и Жанна увидела его шрамы, ему стало стыдно за своё тело, за свои слабости, за непрекращающуюся борьбу, которую он проиграл.
Они пили чай в молчании, которое тяжело давило на них, порой угнетая больше, чем любой разговор. Жанна ощущала, как каждая капля чая — это капля её смелости, её попытка дать ему ещё один шанс. Но в её душе терзали сомнения. Что, если это была ошибка? Что, если Никита снова разобьёт ей сердце? Вспоминались его слова о её "неказистости", о её несовершенстве — резали, как острый нож, отражая глубокие внутренние сомнения.
Она смотрела в пол, её тело напряглось в ожидании его реакции, сердце колотилось, готовое взорваться от страха. Внутри неё бушевала борьба между надеждой и страхом — настоящий шторм, готовый разрушить всё.
— Я… я даю тебе шанс, Никита. Месяц. Мы будем встречаться месяц. А потом… потом я решу, продолжим ли мы это или нет, — произнесла она, и её голос звучал как шёпот в бездне, полной сомнений и мрачных предчувствий.
Её голос был едва слышен — хрупкий мост над бездной. Она видела лишь часть его лица, но не могла больше жить в этом подвешенном состоянии. Шанс. И ужас повторить свой горький опыт, снова разбиться о его бездушие.
Глубокий вдох. Голос звучал твердо, но внутри всё дрожало.
— Но… есть правила. Первое: ты начнёшь ходить к психологу, к тому, которого нашёл Кирилл. Второе: ты не приближаешься ко мне ближе, чем на полметра. И не прикасаешься. Никаких прикосновений. И третье… если я решу, что в какой-то момент больше не справляюсь, и захочу уйти… ты отпустишь меня. Никаких преследований, никаких попыток
