Право на сына (СИ) - Черно Адалин

— Ну конечно, — не выдерживая, она встает. — Расстанетесь! А как ты жить дальше собралась? На съемной квартире и дальше? Даньке у тебя места не хватает, ему нужна своя комната. А через год, два, три, ты подумала что будешь делать? Он станет задавать вопросы. И к Максиму он уже привык. Как объяснишь сыну его отсутствие? — она, конечно, умеет давить на больное. Расставлять приоритеты таким образом, что я начинаю чувствовать вину и сожаление, что поступаю в несоответствии с ее ожиданиями.

— Хорошо, что ты предлагаешь, мама?

Она разворачивается ко мне так резко, что мне с трудом удается не дернуться и не съежиться под ее внимательным взглядом. Даже спустя десять лет она, кажется вовсе не изменилась. Все тот же тяжелый взгляд, все та же ледяная энергетика и ни капли сочувствия. Ее лицо практически нетронуто морщинами, губы повторяют тот же контур, что и в молодости, волосы покрашены в блестящий темный цвет, а глаза все такие же холодные по отношению ко мне.

— А я тебе уже говорила! — восклицает она. — Вот ты от Максима почему отказываешься?

— Потому что не люблю, — впервые признаюсь ей в этом.

— А кого любишь? Отца Данькиного? Так я тебя расстрою. Такие, как он, не женятся на таких, как ты. И сын твой прямое тому доказательство. Переспал с тобой и бросил, даже не вспомнив.

Мама режет по живому, но даже не пытается как-то смягчить свои слова. Догадываюсь, что так она пытается поставить на путь истинный свою непутевую и отбившуюся от рук дочь. Делая ей больно, ударяя туда, где и так чувствительная рана. Я бы могла списать все на то, что она не догадывается, но она всегда была проницательной и наш разговор — прямое тому доказательство. Она прекрасно знает, как ужалить больнее и добиться нужного эффекта, заставить меня сомневаться. Иногда точно также она поступает и с отцом, но там все куда лояльнее, потому что у папы все же имеется тот твердый мужской стержень, которого никогда не было у меня.

— Максим надежный, Настя. Ответственный. И он хорошо зарабатывает. Сына твоего любит, как своего, — она фыркает. — А ты носом крутишь!

— Я его не люблю! — повторяю уже громче, надеясь, что в первый раз она просто не расслышала.

— Ну конечно! — восклицает и уже со злостью добавляет: — Ты это поняла сразу после появления Стаса этого? Увидела и чувства вспыхнули? Да только чувства, дорогая моя, только у тебя, а у него так, — она щелкает пальцами, — мимолетное. Он с тобой на ужин чего поперся? А с деньгами зачем помог?

Я не хочу говорить, что это может быть простым совпадением, что он просто захотел помочь, потому что в такую человеческую доброту даже сама верю с трудом. И мама прекрасно это осознает, усмехается и разводит руками, дескать, я же говорила.

— Ты это “не люблю” брось, — подытоживает мама, ставя жирную точку в конце своей тирады. — Стерпится — слюбится.

Она произносит последние два слова, а я вдруг понимаю, что спросила ее мнения, чтобы окончательно понять для себя — мое счастье для нее ничего не значит. Просто по какой-то причине она не любит меня так, как мать должна любить своего ребенка. И ей абсолютно безразлично, что я буду несчастна рядом с Максимом, главное, он будет доволен, а она перестанет беспокоиться о той, которая всю жизнь поступала не так, как ей того хотелось.



Глава 22

Наш разговор прерывает врач, пришедший к отцу на осмотр. Я быстро семеню за ним, готовая выслушать целую тираду о том, что маленьким детям в палате находиться не положено, но он и бровью не ведет. Напротив, подходит к Дане, протягивает ему руку, чтобы поздороваться, и улыбается. Значит, все же детей приводить разрешено и женщина внизу меня обманула, еще и не постеснялась взять денег? Я шокировано распахиваю глаза и в который раз удивляюсь бесчеловечности и жажде наживы. У людей горе, а они…

— Как самочувствие? — спрашивает доктор у отца. — Одышка, боли в грудине, покалывания есть?

— Нет, — бодро отвечает папа. — Можно мне домой? — задает вопрос, интересующий его больше всего.

Папа, сколько я помню, не любил находиться в больнице и дня, всегда уходил домой, едва ему становилось лучше. Правда, видно, что сейчас он заметно нервничает и следует всем предписаниям врачей. Даже таблетки и тем пьет самостоятельно и без напоминаний, а раньше бы сказал, что с нас просто сбивают деньги.

— Теоретически я могу вас отпустить, анализы у вас хорошие, динамика мне нравится, но потерпите еще несколько дней. В понедельник выпишут.

Папа кривится и вздыхает, но с врачом соглашается, видимо, не на шутку испугавшись за свое здоровье. Не уверена, что мы с мамой позволили бы ему уехать. Я и сама только за то, чтобы он остался под присмотром врачей. Особенно на выходные.

Когда врач уходит, папа планирует на среду шашлыки.

— Сам не поем, но вам приготовлю, знаю ведь, как вы их любите.

— Отличная идея, — оживляется мама. — Соберемся большой дружной семьей, да, Стася?

Мама говорит с нажимом, и я киваю. Не потому, что собираюсь звать Максима, а потому что сейчас я думаю больше о здоровье отца, чем о предстоящем собрании. Да и разубеждать маму в том, что будут те самые “семейные посиделки” н спешу. Не сейчас. Мне куда важнее дать отцу почувствовать себя как прежде. Он ведь наверняка не хочет, чтобы мы с траурными лицами смотрели на него, поэтому шашлыки — здоровская идея.

Мы сидим еще десять минут и собираемся, Даня уходить не хочет, но я все же забираю его под предлогом, что дядя будет ругаться и попросит нас больше не приходить.

Очутившись дома, первым делом набираю Лерку, чтобы попросить ее посидеть завтра с сыном.

— Да не вопрос, я как раз свободна. А ты куда, расскажешь?

— Об этом я как раз и хотела поговорить. Ты не одолжишь мне свое платье?

— Какое из? — хохочет Лерка. — Так куда намылилась?

— Я же говорила, что отпуск взяла.

— Ну, допустим.

Подруга по ту сторону ждет ответа, а я молчу, думая, что сказать, чтобы она сейчас же не сорвалась ко мне. Лерка легкая на подъем, если узнает, что начальник поставил мне условие провести вечер в его обществе, может это неправильно понять и тогда я уже точно не отделаюсь от долгих объяснений и оправданий, а завтра еще и отчитываться буду.

— У меня с Максом встреча.

Зажмуриваюсь, представляя, как подруга закатывает глаза и выбирает платье пострашнее.

— А, — разочарованно фыркает. — Я думала снова с Лебедевым. Ты с Максом платье и попроще надеть можешь, — рекомендует подруга.

— Ле-е-е-ер!

— Ладно, привезу я. Когда тебе нужно? Часов в пять?

— Я пока точно не знаю, перезвоню тебе, как узнаю.

— Хорошо. Выбрать на свой вкус?

Прекрасно зная, какой у подруги вкус, выберет она что-то откровенное и в итоге я пойду в том, что есть у меня.

— Давай скромнее.

— Скучная, — фыркает на прощание.

Я отключаюсь и решаю позвонить Виктору Павловичу, чтобы узнать, в каком часу мы завтра выезжаем. После нескольких гудков, мне отвечает сонный хриплый голос.

— Здравствуйте, — сбивчиво начинаю. — Мы с вами договаривались о встрече. Во сколько мне быть готовой?

Молчание в ответ напрягает, от чего я сильнее сжимаю телефонную трубку и смотрю впереди себя, изучая обои на стене. Я бы с радостью отказалась куда-либо ехать и осталась дома, но не думаю, что Мамаев оценит мой отказ.

— А, Соколовская, — произносит, позволяя моим плечам расслабиться и спокойно поникнуть. — В пять будь готова. Нам на шесть прийти нужно, но не мешает обсудить некоторые детали нашего… кхм… романа.

— Да, конечно, — энергично киваю головой, будто собеседник может меня увидеть.

— Надеть из приличного есть что, или денег скинуть?

Его голос звучит так, что я сглатываю и заставляю себя вогнать ногти в ладони, чтобы не огрызнуться. Он считает меня нищенкой? От унижения хочется провалиться сквозь землю и позвонить Лерке, сказать, чтобы не приносила платье. Пойти в том, что есть. Не знаю, что хочу этим доказать, но отчего-то это желание настолько сильно, что я с трудом его сдерживаю. Как и жажда бросить трубку, отказаться, написать заявление на увольнение, потому что меня, оказывается, не считают за нормального человека.