Высшая степень обиды (СИ) - Шатохина Тамара

– Казалось, это нормально – так и надо, – прошептала я, – новостей особо не было.

Мама села рядом и обняв меня, легонько похлопала по плечу.

– Почти у всех так, не только ты... А чего это ты виновата с этим Артемом, не к ночи будь помянут?

– Виновата я не перед ним…

Обреченно вздохнув, я рассказала ей о первой нашей встрече здесь, о пощечине, о сегодняшнем разговоре. Пришлось рассказать. Так уж получилось, что они могли в будущем столкнуться, а может и не раз, и он обязательно поздоровался бы.

– Я не собираюсь страдать, мам, не переживай. Все равно у нас с ним ничего не вышло бы. Его хотелки для этого было мало, а больше ничего и не было – ни уважения… ладно – за что там меня было уважать тогда? Но благоговение это первое – святое, тайный трепет перед девочкой, в которую влюбился… оно должно быть. Когда же этому чистому и светлому и проявляться, как не в юности для первой своей любви? В любом случае, я бы не простила просто тона того их разговора. Это было оскорбительно… Страшная обида и разочарование, мама – да, они были. Но то, что я учудила потом… по сравнению с его детской… даже не выходкой, а просто… отношением таким поверхностным, это вообще сюр. Конкретный такой неадекват.

– Глупости! – рассердилась она, – если так переживала, значит, причина была серьезной.

– Да не была… как теперь оказалось, – улыбнулась я.

– Оказалось – через двадцать лет. Ты серьезно сейчас? – уставилась она на меня.

– Я не знаю, мам, сейчас уже мысли путаются. Но что-то тогда точно было неправильно.

– Все неправильно. Но уже случилось так, как есть. Мусолить опять точно не стоит. Считай – я ничего не спрашивала.

– Мама, – улыбнулась я, послушно уходя от темы: – Есть сюрприз – я взяла двойной курс косметических процедур и еще там есть интересная штука – стеклянные шарики в центрифуге. Они ласково полируют пяточки и успокаивают нервы. Я, правда, опасалась грибка, но они каждый раз воду меняют и что-то льют туда – синее, – прикрыла я глаза, – о! Снова село давление, я и в парикмахерской засыпала. Адаптация называется. Пойду-ка я поваляюсь.

– Полежи… Не нужно было покупать на меня эти процедуры, не особо-то и…

– Деньги есть, мама, – остановилась я в дверях, – Паша сказал, что выслал – Усольцев там оставил. И потом тоже… будет много денег. Он отдаст все, что у нас есть – совесть свою будет давить. А я возьму.

– Не будь так уверена в этом. Я тоже думала, что знаю Игоря, – звенела мама в мойке посудой.

– Я знаю его, мам.

– Хорошо… иди – полежи. Сделаю чаю, хочешь?

– Не надо… потом. Вместе попьем.

На второй этаж поднималась по скрипучим старым ступеням. Прошла в свою комнату – небольшую, в чуть темноватых и теплых медовых тонах. Задернула штору, разделась и в одном белье прилегла на бок, прямо на флисовое покрывало, накинув на спину его край.

Значит, там были деньги… Я где-то так и думала, но мы же птицы гордые? И сколько там, интересно? Обычная сумма, которую мы вдвоем откладывали из его зарплаты, или больше? Это будет показательно, очень показательно… Деньги, продукты… похоже, он все-таки не ждал, что я уеду. Хотя точно знал, что обязательно отреагирую, и реакция эта может быть не совсем адекватной. Это меня не красит, конечно, но тут уж… что имеем... Чего же он ожидал от меня, когда уходил этот раз, о чем думал? Скорее всего, Пашка успокоил его, что присмотрит за мной и придержит моих коней. И придержал-таки – бромом.

И что там – в письме? Я догадывалась... Почему тогда так страшно-то? Там же просто информация, которой мне так не хватает, а с ней придет и определенность. Наверное, бояться не стоит, потому что Усольцев кто угодно, но не подонок-тихушник. Просто мне не повезло – Усольцев полюбил. Отпустим Усольцева… потянула я на себя покрывало – зазнобило.

Отпущу, конечно... да меня и спрашивать никто не будет. Они не спрашивают – всегда рвут с корнем и кровью. И погружусь я в серое липкое болото из отчаянья и тоски, пострадаю, покопаюсь в себе, выискивая свою вину, как водится. А потом попробую найти новый смысл в жизни, но уже без него. Трудно будет… наползает уже, тянет лапы, подбирается все ближе что-то совсем жуткое. Не такое отчаянное, как вначале, но более обширное, что ли? Глобальное. Как бы не пришлось искать вторую Нину Осиповну... Царствие небесное – не хватает ее конкретно.

Я же даже знала, когда меня накроет, давно уже вычислила – как только пойдут холодные дожди. Тогда нужно будет уехать на время, чтобы не мучить маму… вот хоть повидаться с мальчишками. Увидеть в них поддержку.

Сейчас меня держала вера в Усольцева. Прошло не так много времени, но я уже чуть остыла. Схлынуло темное и мутное, затопившее тогда мозг, и рассуждать я стала более здраво, что ли? Не зря думала все эти недели и вспоминала. Известная картинка никуда из памяти не делась, но выводы из увиденного теперь напрашивались другие – более милосердные для меня. Ну, не падает бомба в одну воронку дважды! Тогда я как-то пережила, а вот от Виктора такого, наверное, не вынесла бы – неуважения, грязи в наших отношениях. Этого просто не могло быть – я его знала…

И это сейчас моя святая мантра – я знаю и уважаю его. Само собой, он уйдет, и оставит меня всю искореженную внутри, но одно останется нетронутым – мое достоинство. И я не пафосно пыхчу сейчас – это супер-важно для меня еще с тех пор, именно это – не оказаться еще раз униженной. Я воевала за это с Усольцевым, я так объясняла ему свои требования – со мной нужно считаться, игнорировать, как личность – нельзя! И он понял это... понимал. Я могу и буду люто ненавидеть его за новый выбор, умирать от обиды, плакать от горя, но я всегда знала, что люблю достойного человека.

Когда немного схлынуло наше первое – совсем дурное и чувственное, я смогла трезво оценивать его слова и дела, узнала его и ни разу не пожалела о своем выборе. Мы с ним оба совсем даже не идеальны, и я могла быть недовольна какими-то его поступками, как и он моими, но уважала я его всегда. В том числе за профессию – очень скоро он стал для меня неотделим от нее.

Это было настоящим открытием в свое время, и даже потрясением – узнавать такие вещи. Увидеть лодку – огромную, сложную до жути, людей, которые доверили ему свои жизни. Я знала их семьи – детей, жен... По моей просьбе он несколько раз рисовал мне элементарную схему, объясняя самое простое – за счет чего лодка погружается и всплывает. Я внимательно слушала о клапанах вентиляции в позиционном положении, о кингстоне, который открывается… Смотрела на лодку в разрезе – прочный корпус, легкий корпус, а между ними те самые топливно-балластные цистерны… Но на атомоходе система немного другая, а именно – …, я поднимала взгляд на мужа и он все понимал без слов. Смеялся:

– Зачем тебе это нужно? Там все просто и надежно – не переживай.

А я переживала. Потому что они тонули – еще на дизелюхе, когда он служил старпомом. На том самом проклятом месте – за Кильдином. Мне рассказали другие – не он. Рассказали, что перископ двигается в шахте, которая в режиме подвсплытия заполняется водой. При погружении вода оттуда откачивается в трюма. В тот раз в наружном люке вынесло какой-то болт – отверстие крохотное. Но под давлением шахта заполнилась очень быстро, и тогда выдавило такие же болты в нижнем люке, который ведет в носовой отсек. Дежурный по отсеку доложил о течи. Командир уточнил:

– Размер струи?

– Карандаш… стакан… сорвало, товарищ командир.

– Пузырь в нос! Рули на всплытие!

На принятие решения у них иногда есть только доли секунды, и это всегда риски. Тогда лодку выбросило с двухсотметровой глубины за одинадцать секунд. С корабля сопровождения наблюдали это зрелище – она вылетела, как пробка, в воде оставались только кормовые винты.

Я выспрашивала потом Виктора – что он чувствовал? Что делал и говорил тогда? У меня вот сердце замирало от жути, будто перед глазами стояло – сильный крен, мигающие лампочки тревоги, рев воды, хлынувшей в лодку…

– Спросил командира – включать насосы или нет? Он сказал – не время еще, – хмыкнул он, будто тогда не случилось ничего страшного.