Жестокии развод - Ария Тес
Делаю еще один шаг и смотрю вправо. Там стоит рояль. И вообще. Здесь много музыкальных инструментов, даже если треугольник.
– Обычно в музыкальном классе не сидят просто так.
– Нет настроения играть.
– Мама занималась с тобой на пианино? – расстегиваю свою шубу еще на пару пуговиц и делаю небольшой шаг ему навстречу.
Мои каблучки звонко стучат по деревянным плиткам паркета.
Олег молча жует губы и смотрит на меня внезапно как на врага. Не понимаю…и как-то слишком сильно теряюсь. Даже обернуться хочется, будто бы там, за спиной, я найду какую-то опору и помощь.
Какой бред…
– Что?
– Ясно, – выплевывает он.
Я не понимаю еще больше.
– Что ясно?
– Вам все обо мне доложили. Она хотела забрать меня, а теперь уже не сможет. Бедный-несчастный мальчик.
– Я не…
– Вы здесь из-за жалости.
Отсекает и резко встает, а потом отходит к окну и поворачивается спиной.
Ух…! Ну и характер…
– Меня не нужно жалеть, – продолжает холодно и твердо, – У меня есть отец. Когда он выйдет, он заберет меня отсюда, потому что он меня любит. Он меня любит, я не сирота! Так что не нужно. Ясно?! Не нужно!
Нутро проходится в токовых разрядах. В горле начинает опять колоть, и на глазах появляются слезы. Как можно не отличить капризы от боли? Я без понятия. Наверно, если плотно-плотно закрыть глаза и видеть перед собой только заработок – можно. Наверно, тогда все-таки можно…
Прикрываю глаза и коротко выдыхаю. Не смей рыдать! Он уйдет только в еще большую оборону…
– Я не жалеть тебя приехала, Олег.
– Угу.
– Это правда, – делаю еще один шажок, но потом замираю на месте, – Я хотела поговорить.
– О чем это нам с вами говорить?! Мне всего-ничего, вряд ли я смогу поддержать интересную беседу.
Какой…простите за мой французский, лютый треш. Он говорит, как взрослый! И только укрепляет мои мысли по поводу костей детства, на которых я тут стою…
Ад…
– Я хотела…я хотела поговорить с тобой о маме.
Олег бросает на меня короткий, хмурый взгляд.
– О вашей?
– Да. Ты проводил с ней много времени, и я хотела…ну, просто поговорить.
– Вы врете, – неуверенно утверждает, я мотаю головой.
– Нет.
– Дат. Вы врете, – и снова глухая оборона, никакого внимания, только взгляд перед собой.
Гордый.
– Я знаю, что у вас есть семья. Она говорила, вы давно замужем. У вас есть дети. Зачем вам обсуждать ее со мной? Кто я вам и…
Из груди вырывается глухой смешок.
Я поднимаю голову и смотрю в потолок на тусклые, но теплые лампы. Слезы все-таки скатываются с глаз, и я вытираю их, продолжая улыбаться…
Вот это ирония, конечно. По факту, он дело говорит, и мама ему совсем не врала. Она же не знала…не знала, как я глубоко встряла со всей своей семьей.
– Да, – киваю и снова смотрю на Олега, который уже успел стушеваться.
Я замечаю отблеск стыда за то, как он со мной себя повел. От этого тепло в груди. Он жует губу и продолжает хмуриться, но уже не из глубокой обороны. Ему стыдно.
Ему стыдно, а моим детям – ни капли. Серьезно. Вот это, конечно, ирония…
Вздыхаю и киваю пару раз.
– Да, ты прав. У меня есть муж и дети…точнее, были.
– Были? – обеспокоенно подается вперед.
Это еще одна черта его характера, которая мне нравится – эмпатичность. Мальчик не лишен совести и умеет сострадать. Скорее всего, очень сильно. Не знаю, откуда я это беру, но сердце чувствует – так и есть.
Слегка улыбаюсь.
Нам не нравится быть обнаженными душой, если в ответ мы получаем стену. Мне бы было некомфортно, и чтобы ему было наоборот, я должна открыться. Так сказать, заложить первый мостик.
Может быть, неправильно. Может быть, и он когда-то использует эту информацию против меня, но…наверно, я все еще наивна до безобразия и хочу верить во что-то хорошее в людях так же сильно, как верю в Новый год.
– С ними все в порядке, не переживай, просто…Оказалось, что мой муж нашел себе новую жену, а мои дети об этом знали и поддерживают его в решении развестись.
Он округляет глаза.
Мои щеки пылают от стыда, но я продолжаю.
– В тот день, когда я узнала, что случилось с мамой, ко мне в дом пришла женщина. Это бабушка той…новой…кхм, женщины. Она открыла мне глаза на то, что происходило за моей спиной.
– Ваши дети поддержали его? В предательстве?
Третья черта, которая отзывается мне. Олег искренне не понимает, как такое возможно. Вот так, Олежа. Возможно…
– Да. Они поладили с…ней и…и выбрали не меня.
– Как? – шепчет, я шепчу в ответ.
– Не знаю, Олег.
Мы замолкаем. Оба смотрим друг на друга, и, кажется, снова что-то происходит. Нет, точно происходит…
Ребенок смягчается. Я это чувствую, пусть совсем его не знаю, и мне от этого хорошо.
Делаю на него шаг и тихо прошу.
– Не гони меня, даже если из жалости, хорошо? Я просто хочу с тобой поговорить о маме. Ну, и о тебе. О твоем папе…если ты позволишь.
Сердце стучит в груди, как бешеное. Серьезно! Я так дико волнуюсь, что до боли в пальцах цепляюсь за свою сумочку.
Опять ирония. Кажется, мне этот разговор гораздо нужнее, чем ему. Я же…я как выброшенный на улицу щенок. Я – сирота. Черт возьми, ну точно…в этой комнате – это я сирота, а не он, потому что его любят. Несмотря на обстоятельства и все несправедливости жизни, его любят, а меня? Меня нет.
Олег совсем еле заметно кивает и делает шаг навстречу мне. Господи! Какое это облегчение…
– Она занималась со мной на пианино. Раньше папа водил меня в музыкалку, но потом…он уже не мог. Я не забыл! И ей понравилось, как я играю. Она говорила, что я тоже талантливый. Как вы.
Еще один маленький шаг.
Мне бы надышаться…
Бросаю взгляд на инструмент и слегка улыбаюсь.
– Может, сыграем в две руки? Умеешь?
– Мы иногда играли так. Давайте.
Он кивает, хочет пойти к инструменту, но потом вдруг возвращается ко мне и кивает на сумку.
– Давайте я вам помогу? Поставлю вашу сумку и…положу шубу. Вон туда. На подоконник. Он чистый, я недавно там сидел.
Четвертый пункт окончательно разбивает мое сердце. Стыдно признаться, но я совсем не помню, когда
