Селянин - Altupi
— Да, — снизошла Лариска. Одно единственное слово, но уже крошечная брешь в её мстительном отфутболивании. Кирилл тут же задал следующий вопрос, руки уже не так крупно дрожали.
— Галине операцию сделали?
— Да.
— Успешно?
Послышалось сопение, и брешь закрылась.
— Кирилл, послушай… — Лариса вновь стала деловой и неприступной.
— Мне надо знать! — закричал Кирилл. Под лестницу всунулась чья-то лопоухая стриженная голова, и он, бешено вращая глазами, вскинул руку с отогнутым средним пальцем. Голова стремительно скрылась.
— Кирилл, у Рахмановых всё хорошо, — холодно сказала банкирша, — А без тебя будет ещё лучше.
— Ларис! Мне надо знать! Когда они прилетают?
Ответа не было. Характерных потрескиваний проводной линии тоже. Кирилл рванул трубку от уха и уставился на дисплей: на нём были иконки рабочего стола — разговор окончен! Сука Лариса! Кинула!
Калякин набрал номер ещё три раза. В первый там взяли и сразу повесили трубку, во второй и третий раз на экране появилось сообщение, что абонент занят. Вероятно, Лариска просто сняла трубку с аппарата и кинула рядом, чтобы он не донимал её звонками.
Дать бы ей по ебалу за это!
Кирилл положил вытянутые руки на колени, прислонился затылком к холодной крашенной синей краской стене. Закуток под лестницей показался склепом. Пахло здесь гадко, и свет сюда почти не проникал, отопительных батарей не было, а пыль на полу за давностью влажной уборки сбивалась в комья, лежала на советском коричневом кафеле мохнатой коркой. Теперь и его джинсы будут не чище. Похую. У Егора всё хорошо, но любит ли Егор до сих пор его? Блядская ревнивая банкирша, херова защитница чужой чести, о чём её, конечно, не просили, так ничего и не сказала!
Винить Егора не в чем, даже если он перетерпел и заглушил любовь, и нельзя рассераться «А чьими стараниями у него всё хорошо? Кто организовал ему заграницу?» Аргументировать «Мне было также херово, как и тебе, может быть, даже хуёвее» — не по-мужски, как блеяние маменькиного сынка. Лариску Кирилл тоже понимал, хотя это понимание ему было противоестественно и до блевоты противно, но, что ни говори, сам заслужил презрения. Однако, соглашаться, что Егору лучше без него — нет, увольте! Лариска не знала их жизни, а Кирилл отлично помнил, каким селянин был с ним счастливым, с какой нежностью смотрел ему в глаза и сжимал ладонь, как страстно брал его в постели, и они лежали потом разморённые и просто смотрели друг на друга, улыбаясь. В нём и только в нём Егор нашел человека, с которым, интуитивно чувствуя поддержку, делился сокровенными переживаниями. Неправда, что им лучше порознь. Порознь — совсем пиздец.
По лестнице ходили чаще и чаще, поодиночке, а теперь целыми группами. Кирилл встал, не видя смысла сидеть дольше, и так не явился на пару по мировой экономике. Похлопал по заднице, стряхивая пыль, по икрам. Разгибаясь во весь рост, стукнулся головой об уклон бетонного лестничного пролёта. На черепе взорвалась маленькая атомная бомба, и боль ударной волной разошлась во все стороны.
— Блять, — прошипел Кирилл и, нагнув голову, вышел из закутка. Настроения не было. После разговора с Лариской не полегчало, а стало хуже. Тоска по Егору разрослась и пустила корни в каждую нервную клетку, хоть ложись и помирай или бери билет на самолёт и лети к нему.
По лестнице зацокали каблуки, через несколько секунд через перила верхнего пролёта показались три пары ног в женских сапогах и колготках с лайкровым блеском. Кирилл поспешно ретировался в холл, к своей аудитории. До отвращения никого не хотелось видеть.
На следующем перерыве Калякин вернул Машке мобильный, а после четвёртой пары, смертельно уставший от мыслей и нудных лекций, в которых ни черта не понимал, забрал её, чтобы ехать домой. Машка была красоточкой, дикий холод на улице её не пугал: она носила мини-юбки и тощую курточку, шапки в гардеробе не признавала. Кириллу было на неё наплевать, а себя он утеплил даже перчатками и шарфом, чтобы не заболеть к прилёту Егора.
— Потопали! — отходя от зеркала в раздевалке, махнула рукой Машка и первая пристроилась в поток прущих на выход студентов. Кирилл влился следом, кивнув на прощанье ребятам из группы. Бойкот постепенно изжил себя, но отношения почти не потеплели: Кирилл сам не желал ни с кем общаться, подобная Пашкиной дружба вызывала приступы тошноты.
Толкаясь в толпе, он прошёл через холл и турникет. Входные двери хлопали туда-сюда, звук неприятно резал слух. С уличной стороны веяло промозглой сыростью. Вне здания ощущения близкой зимы усилились. Небо лежало на городе свинцово-синими высасывающими радость облаками. Гнилая трава, серые лужи, ржавые трубы, мокрые собаки и коты.
— Время самоубийц, — сказала нарисовавшаяся рядом Машка. Кирилл с удивлением посмотрел на неё — уж не просветлела ли она умом, но Азарова засмеялась и надула розовый пузырь жвачки. — Так мы едем или как? Хули тут торчать?
Нет, с ней всё было в порядке.
— А хули ты ещё не в машине? — сдвинул брови Калякин. — Дуй давай. — Он накинул рюкзак на плечо и спустился с порожек, пошёл вдоль здания, стараясь не зацепить никого из людей. Беспонтовая, а ещё больше понтующаяся молодёжь его раздражала до зубовного скрежета. Стояли, ржали, курили, матерились, слушали идиотскую музыку из портативных колонок, а если шли, то уставившись в телефон или считая ворон на крышах. Тупые эгоистичные ублюдки.
«Ой ли?» — фыркнул внутренний голос. Кирилл тут же попросил его не тявкать. Да, он сам был таким. Наверно, в какой-то степени и продолжает таким быть, пусть и собирался не лезть в чужие дела, как Егор, но с волками жить — по-волчьи выть. Просто он измотан. Просто выжат до единой капли счастья. Просто с каждым днём страх вгрызается всё глубже и глубже, червём точит душу: вдруг Егор не простит? А если простит, вдруг их не оставят в покое? Не оставят, как пить дать, не оставят.
Впадая в депресняк, Кирилл свернул за кирпичный угол институтского корпуса к стоянке и резко остановился. Скакавшая сзади Машка сослепу затормозила в его рюкзак.
— Ёбаный… Ты, блять, придурок! Я чуть губу…!
— Заткнись, нахуй, — шикнул Кирилл. — Родичи мои.
— А! — понимающе
