Женевьева Дорманн - Бал Додо
Да, но увы. Морин Оуквуд не предложила успокоительного зрелища, которого от нее ждали. Она не выглядела обездоленной. Ее глаза не краснели и не распухали. Она не теряла цвета лица и не демонстрировала худобы. Голову продолжала держать прямо. Когда у нее спрашивали, не собирается ли она просить развод, она отвечала: «Зачем? Разве развод может вернуть мужчину?» И добавляла, что он имеет право жить так, как ему хочется, это его проблема, а ее проблема — это купить себе подходящий дом, но сначала надо найти такой. И это все вместо лежания под варангом.
Она довольно быстро приобрела себе такой дом, и так далеко от «Гермионы», как только было возможно. На просторном мысу Эсни на юго-востоке Морин Оуквуд купила бывшую резиденцию дипломата. Маленький остров в трехстах метрах от берега когда-то был легендарным стойбищем пиратов; в двадцатые годы здесь и было построено это безумное сооружение с розовой и белой штукатуркой, немного индийское, немного мавританское, с элементами помпейского; комнаты первого этажа выходили на симпатичный мощеный двор, укрытый огромным тропическим миндалем с длинными ветвями, развернутыми в виде зонта и защищающими от ветра.
С южной стороны попасть на остров Морин было невозможно из-за беспокойного моря и ветров, которые большую часть года дуют в этом направлении, а также из-за коралловых рифов и острых подводных скал. С восточной стороны рукав моря, который отделяет его от большого острова, внешне выглядит спокойно, но сильные подводные течения не позволяют пересечь его ни на лодке, ни вплавь.
На северной стороне ветер дует с суши. Там остров спускается к лагуне Блу-Бей, где на пляже вода спокойная, как в озере, и отливает всеми оттенками бирюзы, от самого светлого до самого темного.
Задняя часть дома повернута к южным ветрам и выходит на террасу, которая продолжается пляжем, где предыдущие владельцы построили маленькую пристань. Этот уникальный дом на острове почти не виден с берега, его заслоняют кокосовые деревья, филао и морской миндаль.
Изысканность дома на фоне дикого окружения соблазнила Морин Оуквуд. Ей нравилось, что до ее убежища можно добраться только по узкому фарватеру который трудно найти тому, кто не знает этого места. Она купила моторную лодку, чтобы пересекать лагуну, и наняла индусов — это была семейная пара, муж был шофером и стоял за штурвалом моторки. Она устроилась так, что ей не грозили назойливые визиты.
В любом обществе, даже если оно строго чтит установленные правила, все равно есть свои эксцентрики, которых оно покрывает и терпит как исключения из правил, глядя на которых большинство еще сильнее укрепляются в уважении к условностям. Тем не менее эти маргиналы являются членами семьи, и к ним относятся как к чему-то неизбежному, как к предохранительному клапану, защищающему от всеобщего зла.
Франкомаврикийцы терпят таких, если их экстравагантные выходки не вызывают слишком громких скандалов. Двух шестидесятилетних лесбиянок благородных кровей в конце концов стали принимать как обыкновенную семейную пару, поскольку их спокойная жизнь ничем не отличалась от совместной жизни двух старых дев, которые объединились, чтобы легче переносить одиночество. Не слишком сильно ужасает и гомосексуальность некоторых отпрысков из хороших семей, если их распущенность остается в рамках деликатности.
После смерти Поля Отрива, старшего брата Франсуазы де Карноэ, долго со смехом рассказывали о фантазиях этого изобретательного оригинала, который даже в тюрьме сидел за то, что, презрев закон, изготавливал водку в перегонном аппарате собственного изобретения. Малколм де Шазаль или, к примеру, поэт Эдвард Харт, который жил в маленьком домике в Суйаке, также принадлежали к эксцентрикам, к которым относились терпимо, тем более что их произведения были отмечены призами в Париже, а это существенно поднимало их престиж. Другие слегка тронутые были причислены к роду ужасных вечных детей, чьи странности оживляли семейные беседы, — такие, как Анатоль Равон: вот уже двадцать лет он перекапывал свой сад в Бэдю-Томбо в поисках сокровища, зарытого его предком, ужасным пиратом Яном Мео, знаменитым истребителем английских кораблей; обстоятельства и местонахождение сокровища открылись ему благодаря общению с потусторонним миром через вертящийся стол Шарлотты де Карноэ, любимой тетушки Бени, которая тоже считалась странной женщиной.
Если от дядюшки Гаэтана Шейлада все отреклись, так это потому, что он цинично афишировал добровольный физический упадок — а это уже скандал, который позорил семью. Семья выдавала ему мизерное ежемесячное содержание, чтобы ее не обвинили в его смерти, но при этом делала вид, будто не знает о его существовании; его имя было вычеркнуто из всех благопристойных разговоров. Это был его способ поступать по-другому, когда, сидя мертвецки пьяным перед китайской лавкой в Тамарене и узнавая в прохожем какого-нибудь родственника, Гаэтан грубо оскорблял его по-креольски, что приводило в неописуемый восторг мулатов, ожидавших автобуса на Порт-Луи. Тете Терезе пришлось однажды бежать под грязными оскорблениями Гаэтана, который, увидев, как она выходит из магазина, нагло потребовал десять рупий, а когда она отказала, принялся на свой лад объяснять ее происхождение и неизвестно почему называл ее обиженной шлюхой и сосиской на ножках. В другие моменты этот пьяница, охваченный лирическим настроением, поднимался на цыпочки и с безупречным оксфордским произношением декламировал длинные тирады из Шекспира, пока его не прогоняла метлой владелица лавки, которая его ненавидела, считая бесчестием его вонючее и шумное присутствие перед витриной.
Морин Оуквуд мало-помалу тоже была отнесена к этим людям, лишенным здравого смысла. Долго судачили по поводу ее добровольной ссылки на островок в Блу-Бей, в этот дом, куда она приглашала, как говорили, только иностранцев. Эту женщину нельзя было окончательно презирать, потому что все знали, что она богата, а это производило впечатление и было в ее пользу; но за то, что она так бесстыдно держится в стороне, на нее злились. Некоторые из чистого любопытства пытались напроситься на приглашение в ее жилище, по слухам, роскошное, и чувствовали себя оскорбленными, особенно женщины, тем, что Морин Оуквуд не отвечала на их попытки. Одиночество молодой мадам де Карноэ интриговало так же, как и ее манера одеваться. Разве однажды не видели, как она шла по «Присунику» в Керпипе, завернутая в фиолетовое сари, как крестьянка из Маэбура?
Раз уж не получилось узнать ее, ей приписывали загадочную и развратную жизнь. Говорили о цветных любовниках, о наркотиках, об оргиях. Разумеется, все это было сильно преувеличено.
