Женевьева Дорманн - Бал Додо
— Что ты несешь, Бени?
— Я вас спрашиваю, — настаивала она, оглядывая присутствующих. — Ив де Карноэ, мой отец, ваш сын и ваш брат, живет с гаремом или же он снова женился, хотя, на мой взгляд, это глупо, ведь лучше пасти стадо коз, чем одну козу.
Все изумленно переглядывались, от такого эффекта Бени приободрилась и продолжила:
— Мне кажется, он правильно сделал. Мама тоже так думает, она не хочет выглядеть идиоткой. Позже я хотела бы выйти замуж за моряка, он будет надолго уходить в плавания, а я в его отсутствие буду жить, как захочу.
И поворачиваясь к дяде Лоику:
— А вам самому разве не хочется отправиться к прекрасной таитянке на край света?
Тетя Тереза взорвалась:
— Это нестерпимо!
Она повернулась к свекрови:
— Как вы можете позволять этой девчонке говорить подобные вещи? Она заслуживает ротанга, да! Если бы это была моя дочь…
— Я не ваша дочь, тетушка, — перебила Бени слащавым голосом, — и не надо так сердиться, а то у вас вон повылезали красные пятна на лице.
Гибким движением Бени уклонилась от шлепка дяди Лоика.
Ничего не понимающая мадам де Карноэ только и могла что встряхивать руками, как будто от чего-то отмахивалась. Вивьян уткнулся носом в тарелку.
Позже, в хижине, он упрекал ее за эту выходку.
— Ты хватила через край.
— И ты на их стороне, ты тоже? Значит, у меня никого нет, совсем никого?
Слезы брызнули из глаз Бени, Вивьян обнял ее и долго успокаивал, покачивая. Он не мог понять, что привело ее в такое состояние. Он думал, что она плачет оттого, что ее родители так не похожи на других, и, полагая, что это ее волнует больше, чем их разрыв, пытался ее утешить.
— В каком-то смысле, мне кажется, тебе повезло, — объяснял Вивьян. — Твои родители странные, но я бы охотно поменял их на своих, нормальных просто до жути. Моя мать невыносима. Мелочная, пропитанная снобизмом маньячка. Она постоянно доводит отца ни за что, а он озлобляется. Он никогда не смеется, засыпает сразу после ужина, встает на рассвете, целый день пропадает в Порт-Луи и возвращается с траурной физиономией, стиснув зубы. Он чуть-чуть расслабляется, только когда садится в самолет, чтобы лететь на Реюньон или на юг Африки. У него там все больше и больше дел. Мы, дети, никогда не можем с ним поговорить. Или у него нет времени выслушать нас, или он нас ругает. Он обращается с нами как с кретинами, при малейшей плохой оценке обещает нам жалкое будущее возделывателей батата на Родригесе. Но пусть уж лучше он нас ругает, чем слышать, как они скандалят с матерью. Какие пакости он говорит, ты не представляешь. А она мстит ему за это. Она нашла гениальный способ мстить ему: она моет. Она моет все, что попадет под руку. Везде ей мерещатся грязь и микробы. Она заставляет служанок дважды в День принимать душ, она проверяет их уши. По ее приказу они кипятят воду, которой моют посуду, надевают хлопковые перчатки, вытряхивая простыни. Она запрещает входить в помещение, когда достает белье из стиральной машины, чтобы никто не заразил его. На днях она опозорила мою сестру Летицию, та в своей комнате положила в ящик грязные трусы и забыла про них. Мать влетела в гостиную как фурия, держа пальцами эти трусы. В гостях у Летиции были друзья, вместе они слушали диски. Мама сунула ей в лицо эти трусы: «Может, объяснишь мне, что это значит?» Летиция покраснела и заплакала. В этот момент я подумал, что она собирается ее съесть. А знаешь, что она со мной сделала? У меня была подружка-индианка, Рани, ты наверняка ее видела, худенькая такая, длинноволосая, симпатичная девочка, умненькая и смешная, — нет, Бени, у меня никогда ничего с ней не было, клянусь тебе! — она просто учится в «Альянсе», мы там и познакомились. Короче, Рани развлекала меня, она мне нравилась. Однажды мы зашли домой, она захотела пить, и я налил ей фруктового сока. Мы спокойно сидели себе под варангом, и тут появилась моя мать. Когда она увидела Рани, она позеленела. Она подозвала меня и говорила так, что Рани все слышала: «Это что еще такое?» — «Что, мама?» — «Теперь ты приводишь индианок в дом своей матери?» Я попытался объяснить ей, что Рани очень воспитанная, что мы вместе учимся, что ее отец — банкир. Я сказал, что она хотела пить и я предложил ей стакан и что она скоро уйдет. Она знать ничего не хотела. Я старался говорить потише, чтобы Рани не обиделась. Но мать нарочно говорила все громче и громче, а потом начала визжать, что она теперь не хозяйка даже в своем доме и что если мы хотим ее отсюда выжить или хотим ее смерти, то так и надо сказать. Когда я вернулся под варанг, Рани уже не было. Она все слышала. На следующий день она сказала мне: «Думаю, нам лучше не встречаться. У меня дома было бы то же самое. Если бы ты пришел к нам, папа устроил бы скандал».
Если говорить о моих родителях, то самое тяжелое — это то, что их месть набирает силу. Каждый мстит за месть другого. Чтобы наказать мать за маниакальную чистоплотность, отец заставляет ее вместе с ним совершать вечернюю пробежку вокруг солеварен. Он знает, что ее это приводит в ужас. Но нарочно делает это. Он говорит, что это поможет ей сбросить вес. Чего там сбрасывать? Она и так царапает ванны, ты знаешь. Он убедил ее, что она будет медленнее стареть, если будет двигать жопой. И она следует за ним, скрипит, но бежит. Больше часа, рысцой, по его следам. Она истекает потом, когда возвращается, сердце колотится, и выглядит она лет на десять старше.
Самое удивительное, что иногда мне ее жалко, а иногда я на нее жалуюсь. Правда в том, что они не созданы для совместной жизни, но они никогда не расстанутся, потому что их склеила эта ненависть, спаяла сильнее суперклея, который вырывает кожу на пальцах, если ты имел несчастье сжать каплю. И что еще ужаснее, так это знать, что от этого греха ты и родился, и чувствовать, как в тебе пожирают друг друга эти две половины, которые никогда не притрутся друг к другу, но они уже имели неосторожность воспроизвести тебя.
У твоих родителей, по крайней мере, хватило мужества каждому жить своей жизнью. Они доставили тебе наименьшую боль. Твоя мать тронутая, согласен. Твой отец, как говорит мой папа, всегда был и всегда будет человеком, которому на всех начхать, но ты знала их вместе только влюбленными. А у меня нет даже воспоминания о том, что родители любили друг друга. Они, наверно, плевали друг другу в лицо над моей колыбелью.
И все-таки я их люблю. Тут ничего не поделаешь: я их люблю. А знаешь, как тяжело иметь родителей, к которым нельзя обратиться, как будто они иностранцы, и тем не менее любить их».
Глава 11
Это не Лоик де Карноэ принял решение разлучить двух кузенов после скандала в хижине, который Тереза упорно продолжала называть «мерзостью». Честно говоря, происшествие в этой проклятой хижине не казалось ему такой уж мерзостью. Эти двое детей были слишком молоды, чтобы изображать животное с двумя спинами; по этому поводу можно еще многое сказать, и, конечно, никто от этого не отказывался. Вместе с тем он испытывал определенную гордость оттого, что его сын вел себя как настоящий маленький самец. Это его даже успокаивало, ведь, на его взгляд, Вивьян был несколько женственным. Утонченная красота, изящные движения, артистические вкусы выводили Лоика из себя, а особенно эта мечтательность, в который тот вечно пребывал, — когда к нему обращались, он даже вздрагивал. В этом утонченном создании, таком далеком от его собственных вкусов, он не признавал своего малыша.
