Необратимость - Челли Сент-Клер
И, возможно, именно в этом и заключается их сила.
Я возвращаюсь в настоящее.
— Иногда ты не просто слышишь песню… ты ее чувствуешь, — продолжаю я, смахивая со щеки упавшую слезу, мне так многого сейчас не хватает. На сердце тяжело, а душа жаждет, чтобы ее снова зажгли. — Песни, которые заставляют физически ощутить что-то, становятся чем-то большим, чем слова и такты, чем ноты. Они становятся частью тебя. Прорастают в тебя. Для меня это «The Scientist». И я думаю… мы с Энни были во многом похожи.
Из всех людей, которые появлялись и исчезали по ту сторону стены, именно Ник помогает мне выплеснуть эмоции. Замкнутый, холодный как камень Ник.
Ирония судьбы.
Прерывисто вздохнув, я закрываю глаза.
Интересно, о чем он думает. Согласен ли он.
Интересно, болит ли у него в груди?
Еще час назад я бы сказала — нет. Никогда. Но сейчас я чувствую в нем перемену.
Прежде чем я успеваю надавить на него, я слышу, как оживает клавиатура на моей двери. Мой пульс подскакивает. Я вскакиваю с кровати, опрокидывая едва тронутый завтрак.
Тревога пронзает меня.
У меня бывает не так много посетителей, если не считать Роджера во время еды. В последний раз в мою комнату входила целая вереница незнакомцев, когда начиналась моя процедура.
О, Боже… это происходит снова.
Коренастая женщина переступает порог, быстро закрывает за собой дверь и запирает нас внутри. Ее волосы коротко подстрижены, а глаза похожи на осколки льда, пронизывающие меня до костей.
Она достает из переднего кармана иглу, и я отшатываюсь.
На ее лице нет никакого выражения — ни злобной ухмылки, ни блеска возбуждения. Нет и мягкости. Она пуста. Просто оболочка человека.
Наблюдая, как она приближается ко мне, я сжимаю кулаки, понимая, что бежать мне некуда. Мне негде спрятаться, нет смысла сопротивляться.
Твердой рукой она сжимает мое плечо, а другой приподнимает мою ночную рубашку. Нижнее белье едва держится на бедрах, талия уменьшается с каждым месяцем.
Зажмурив глаза, я чувствую, как игла входит в мой живот, словно в масло. Я отшатываюсь назад, инстинкты заставляют меня вырываться из ее хватки. Я ненавижу иглы. С тех пор как я стала свидетелем того, как усыпляли мою собаку, когда я училась в старших классах, от их вида у меня мороз по коже.
— Не двигайся. — Слова женщины заглушает пластиковый колпачок, зажатый между зубами. В ее голосе нет сочувствия. Ей на меня наплевать. — Перестань дергаться.
Мои конечности дрожат, но я подчиняюсь.
На мгновение я задумываюсь, смогу ли я одолеть ее. Она широкоплечая и грузная, но меньше Роджера.
Мой взгляд падает на кобуру на ее поясе.
Проклятье.
Это бессмысленно, вряд ли я успею нанести достойный удар, прежде чем она выхватит пистолет и пристрелит меня.
Я смотрю на стену рядом со мной, гадая, что делает Ник, когда она вытаскивает иглу. Он молчит, и я благодарна за это. В первые несколько месяцев моего плена по ту сторону стены находился другой человек. Митчелл. Я была в ужасе, кричала и брыкалась, пока огромный гигант, от которого пахло арахисовым маслом, втыкал иглу мне в живот.
Митчелл кричал. Проклинал. Он с такой силой бил цепью по стене, что я подумала, что он может ее проломить. Конечно, он не смог. Наши похитители слишком умны, чтобы строить стены из гипсокартона и простой штукатурки.
Все, чего он добился, — это побоев от Роджера и песочных часов на следующее утро.
Не знаю, может быть Ник умнее, или ему просто абсолютно безразлично что со мной делают. В любом случае, я рада, что он молчит.
Женщина с застывшим каменным лицом, отступает назад и закрывает иглу, не удостоив меня ни единым взглядом. Она разворачивается и вылетает из комнаты, махнув по замку ключ-картой, оставив меня с капелькой крови на животе и сорочкой, заправленной за край нижнего белья.
Я судорожно выдыхаю и поправляю одежду. Слезы наворачиваются на глаза от осознания того, что они украдут еще несколько моих яйцеклеток.
Никто никогда не подтверждал этого. Хранитель времени говорит загадками, а Роджер практически немой. Но воспоминания о моих ногах, закрепленных в металлических фиксаторах, не выходят у меня из головы, а также о том похожем на грызуна докторе, который нависал надо мной, освещая мое дрожащее тело операционным светильником. Он раздвинул мои ноги. Снял с меня нижнее белье. Задрал рубашку до пояса, пока я не оказалась полностью обнаженной и униженной. Стальной поднос рядом со мной был завален предметами, похожими на орудия пыток: зеркалами, зондами, еще большим количеством игл.
А потом…
Ничего.
Я очнулась в своей камере, живот сводило судорогами, а внутренняя поверхность бедер была покрыта запекшейся кровью.
Потом в камере рядом со мной появилась детская медсестра Мэри. Я рассказала ей подробности моей процедуры.
Извлечение яйцеклетки.
В инъекциях были препараты, заставляющие расти и созревать многочисленные яйцеклетки, затем вводилась доза ХГЧ. После чего мои фолликулы извлекались из матки с помощью иглы и отсасывающего устройства.
Это ужасная, извращенная история.
И кто-то заплатил за это.
Я поворачиваюсь к стене, ожидая неизбежного потока вопросов от Ника.
Но он молчит.
Я делаю шаг вперед и прижимаю ладони к белой перегородке, упираясь кончиком носа в прохладную поверхность. Мои глаза закрываются.
— Ник?
Ничего.
Я сползаю по стене, пока колени не упираются в кровать, и прикусываю язык, чтобы сдержать крик в горле.
— Ник. — Его имя звучит с треском и надрывом, и я ненавижу себя за проявление слабости. Мне нужно оставаться сильной. Быть храброй. Я должна быть бойцом. — Скажи что-нибудь…
Секунды утекают, как песчинки в песочных часах.
Тридцать семь секунд.
— Кто это был?
Я моргаю, открывая веки, ресницы влажные. Он не похож на себя. Вопрос звучит натянуто, слишком мягко, как будто он с трудом держит себя в руках. Сочувствие пробивает брешь в моей боли.
— Ты в порядке?
— В порядке.
Это не так. Я не знаю почему, но могу предположить, что это как-то связано с нашим предыдущим разговором.
Гитарный медиатор. Музыка.
Энни.
Ник по кому-то скучает.
— Теперь твоя очередь рассказать мне историю, — бормочу я, касаясь губами стены.
Проходит время.
— Я — вынужденный слушатель, помнишь? А ты — рассказчик.
— Думаю, сейчас у меня все истории закончились. Если только ты не хочешь, чтобы я начала читать вслух одну из книг, которые лежат у меня здесь.
— Исторические романы восьмидесятых?
Слабая улыбка
