Бывший папа. Любовь не лечится - Вероника Лесневская
В точности как Ангелина, теперь и я падаю на плитку напротив нее, разрывая колготки и счесывая колени в кровь. Плевать!
Протягиваю руки, сгребаю ревущего ребенка в охапку и прижимаю к себе.
- Не плачь, маленькая, - поглаживаю по головке, целую в макушку. – Все хорошо, моя девочка.
- Па-а, - жалобно взывает она.
- Папа полечит, малышка, - соглашаюсь на автомате, не придавая значения своим словам. – Папа полечит, не плачь.
Меня трясет, не могу выпустить из рук Ангелину, даже когда Назар приседает на корточки рядом с нами. Говорит что-то, зовет, повышает голос. А я не слышу! Не понимаю!
Ничего не имеет значения, кроме ребенка в моих объятиях. Девочка вскидывает подбородок и внимательно изучает меня, чужую тетю. Шмыгает носиком, а я сканирую ее в поисках ран, царапин и увечий.
Инстинктивно расцеловываю соленые щечки, касаюсь губами лба, смотрю в большие, желто-карие глаза. В памяти всплывает осознанный, умный взгляд моей новорожденной дочери.
Два образа сливаются в единое целое.
Сердце останавливается. Прямая линия.
Вокруг белый шум.
- Надя! – еле пробивается сквозь слой ваты, внутри которой парим, как в облаках, мы с малышкой. – Надя, дай мне Ангелину! Я осмотрю. Ты сама как, Надя? Поранилась?
Назара будто не существует, как не было его рядом тогда, два года назад…
Я возвращаюсь в тот день, когда у меня забрали дочь. И не могу допустить повторения! Нет!
Сажусь на холодную плитку, устраиваю девочку на коленях, покачиваю – и она затихает, прильнув ко мне. Схожу с ума, теряя остатки здравого смысла и покорно утопая в собственном безумии.
- Назар, - хриплю, не отрывая взора от лица Ангелины. – Кто эта девочка? Она так на тебя похожа, - шепчу будто в бреду и чувствую, как он обнимает нас обеих.
- Нет, Надя, спокойно, - включает врачебный тон. – Приди в себя, милая. Отдай мне мою пациентку, я обработаю ей ссадины, - уговаривает, будто общается с чокнутой.
- У нее твои глаза, Назар, - произношу заплетающимся языком. – Это наша дочка?
Глава 14
Назар
- Нашего ребенка больше нет, - в голове на повторе воспроизводятся жестокие слова, которые я сказал Наде в день развода. - И ты должна принять это!
- Тогда и нас нет...
На дне ее зрачков столько боли и отчаяния, что сердце рвется. Обнять бы, успокоить, но она возводит невидимую стену, защищаясь от меня, как от злейшего врага. А ведь я лишь хочу помочь.
- Во время родов у тебя началось сильное кровотечение, и тебе ввели наркоз, - холодно, бесстрастно объясняю, как будто общаюсь с пациентом, а не с женой. - Видимо, он и вызвал галлюцинации. А ребенок появился на свет уже мертвым, и это… - резко обрываю себя.
Внутри перещелкивается тумблер, возвращая меня из бездушного медицинского халата в тело отца, потерявшего дочь. Что-то надламывается в груди, рассыпаясь в прах.
- Продолжай, Назар, - разочарованно шепчет любимая, превращаясь в статую. Кажется, будто слезы высыхают на ее щеках, а оставшиеся крупицы чувств испаряются. - Скажи, что это было ожидаемо и стало лучшим исходом. Что надо было послушаться гинеколога. Что ты и твой отец не зря отправляли меня на аборт после первого скрининга. Скажи это еще раз, чтобы добить меня, - цедит мне прямо в лицо. - Скажи, что это я виновата, потому что вопреки всему сохранила свою бракованную беременность.
- Я никогда такого не говорил…
- Но думал, - кивает сама себе. Возводит взгляд к потолку, будто ждет помощи свыше. И тут же зажмуривается, разуверившись во мне окончательно. - Знаешь, я хотя бы попыталась спасти ребенка. Нашего с тобой ребенка! – тычет пальцем мне между ребер, где постепенно все погибает. - Не позволила вам убить его в утробе, а боролась до последнего. В то время как тебе было плевать.
- Почему ты забываешь, что мне это тоже причиняет боль? Зачем делаешь из меня бездушного тирана? Наша с тобой разница лишь в том, что я оценивал ситуацию с точки зрения медика. Во время скрининга выявили врожденную патологию плода. Ни одна семья от этого не застрахована, Надя. К сожалению, мы попали в группу высокого риска. В таких случаях действительно рекомендуют аборт.
- Я бы любила ее любой, Назар, даже если бы подтвердился диагноз. Неважно. Потому что я мать, а она моя плоть и кровь. И потому что… наша дочь похожа на тебя.
***
Жалобный детский плач прорезает осеннюю дымку – и тупым ножом вонзается под ребро. Вырывает меня из горьких воспоминаний.
Прижав ладонь к груди, оборачиваюсь. Забываю о ноющей боли, когда вижу Ангелину на земле. Пытаюсь отогнать несвойственную мне панику, с холодным рассудком оценить ситуацию, возможные травмы, чтобы при необходимости оказать малышке помощь, но…
Не могу, мать вашу! Впервые за годы практики не могу призвать на помощь гребаного врача. Уснул он во мне, сдох, когда так необходим. Пал жертвой истошного крика чужого ребенка.
Впадаю в ступор, когда Надя каким-то чудом поднимается с коляски. Делает шаг, шаткий и неуверенный, как Ангелина на моих первых занятиях. Потом еще один.
Подкосившись, ноги сгибаются в коленях, а Надя падает напротив малышки. Когда она притягивает ее к себе, я уже оказываюсь рядом. Импульсивно обнимаю их обеих, как родных.
Сердце сковывает тисками, давит и давит упорно.
Что происходит, Богданов? Какие на хрен объятия? Может, еще пошепчешь, как бабка, чтобы их раны сами затянулись?
Очнись, бездарь! Очнись!
– Кто эта девочка? Она так на тебя похожа…
Слова Нади, произнесенные срывающимся, сиплым шепотом, действуют на меня, как ушат ледяной воды, вылитой на голову. Отрезвляют.
Черт! Что я наделал?
Не надо было идти у жены на поводу и знакомить ее с Ангелиной. Следовало бы предугадать последствия.
Девочке два года. Столько же могло бы исполниться сейчас нашей дочери. Если бы она выжила…
Идиот!
Надю только перестали мучить кошмары, но моя сегодняшняя ошибка перечеркнула все результаты минувших трех недель. Мы откатились на исходную точку. Равновесие нарушено.
Дико боюсь, что ее хрупкая психика сломается окончательно.
- Нет, Надя, спокойно, - произношу с трудом, попутно ощупывая ручки и ножки Ангелины. Вроде бы, она цела, но испугана. Жмется к Наде, как к родной матери, сует грязный пальчик в рот, затихает, убаюканная ее теплом и
