Два солнца в моей реке - Наталия Михайловна Терентьева
– Другая психология. – улыбнулась я. – Поедем, да…
Неужели так может быть всегда или хотя бы некоторое время? Столько тепла, улыбок, счастья, столько удовольствия и так хорошо? Неужели так бывает? И мне не надо думать, что я делаю кому-то плохо? И нам не надо прятаться и идти в разные стороны, как будто мы просто так, случайно встретились, не надо оглядываться, не надо ничего бояться?
Мне уже раз семь звонила Мариша, она не выносит, когда я сразу не отвечаю на ее сообщение и начинает звонить. Я рада, что у моей сестры-министра есть столько свободного времени, чтобы опекать меня.
Эварс показал мне прогноз погоды:
– Пять дней будет отличная погода.
– Если не врут…
– Не врут?
– Конечно. Это может быть просто надеждой. Синоптики дают надежду, так приятнее жить.
– Красиво. Это русская парадигма?
– Я думаю, это общечеловеческая парадигма.
– А если я догадываю, что это не так?
– Догадываюсь. Ты не можешь знать, что так, а что не так. Мир слишком сложен.
– Очень по-русски… У тебя есть возможность не ходить на работу? Ты можешь закрыть свой офис пять дней?
Я секунду задумалась и кивнула:
– На два. А дальше выходные.
Конечно, могу. Это не «мой офис», я там не хозяйка, но я не стала этого объяснять Эварсу. Я могу взять отгулы – и не ходить на работу целую неделю. Я же не вожу рейсовый автобус, без которого люди не доберутся до дома, не делаю операции, не учу детей считать и писать. Я просто помогаю людям перенести сложные жизненные ситуации. Иногда у меня это получается, иногда нет. Но я ведь имею право на личную жизнь? Даже если кому-то завтра приспичит срочно пойти к психологу.
– Поедем завтра, ты согласна?
– Сегодня. Возьмем сейчас машину в аренду, это несложно, я иногда так делаю, и поедем.
Он не спросил, почему такая спешка, а я не сказала, что боюсь передумать. Что позвонит Мариша, что напишет Саша, что я приду домой, сяду в свое кресло, меня обступят коты, которые очень не любят, если я даже на один день уезжаю, и тут же заболевают или ложатся на пол, тяжело дышат и демонстративно ничего не едят. Котов покормит Юлечка, которая будет счастлива получить неожиданные отгулы, они на самом деле у нас есть, мы работали несколько выходных в период летних школьных экзаменов, мамы водили ко мне детей на беседу и психологическую подготовку. Я должна была объяснять детям – и сделать так, чтобы они мне поверили, что экзамены – это очень важно, но не вся жизнь зависит конкретно от экзамена по математике. И не надо выходить в окно, пить бабушкины снотворные или паниковать до обморока или рвоты.
Большинство детей уверены, что тот лифт, который должен повезти их наверх (а ведь жизнь только там, наверху, им это настойчиво объясняли и обещали скоростной лифт в счастливую жизнь), не будет ждать их и никогда больше не опустится на минус пятидесятый этаж, где сейчас находятся их мама, папа, бабушка и младший брат. Один раз! Один шанс! Завтра! За четыре часа экзамена решить девятнадцать задач по математике, или написать пять сочинений по литературе, или сделать тридцать четыре задания по химии… Если нет – всё, жизни конец! И детская неокрепшая психика не выдерживает этого.
За одну-две консультации трудно изменить представления, которые вбивались годами, но чуть-чуть повлиять на настрой можно. Особенно если не мешает мамочка, которая привела ребенка для успокоения, а сама просит объяснить ему, что завтра – самый важный день в его жизни («самый!»), от которого зависит вообще всё («всё!!!»), но волноваться совершенно не стоит.
Очень многие, приходя ко мне и особенно приводя детей, знают, как надо разговаривать, что надо говорить, в чем убеждать. Просто у них не получается, и они просят, чтобы их правду рассказала я. Ведь мне за это деньги платят! С этой установкой практически невозможно бороться. Все сами – лучшие учителя, психологи и врачи. И каждый день общаются с десятками доморощенных психологов в Сети. Но почему-то не помогает. И пробуют пойти ко мне, вдруг поможет. Иногда у меня опускаются руки, потому что я понимаю, что именно тот человек, который привел ко мне подростка, и виноват в его состоянии. И этот человек совершенно не готов услышать, что проблемы не у его ребенка – проблемы у него самого.
– Всё хорошо?
– Разговариваю мысленно сама с собой.
– Это сложный разговор?
– Нет. Всё, поговорила! Кажется, разрешила себе внеплановый отпуск! – Я погладила Эварса по груди. Приятная кожа, почти нет волос, небольшой шрамчик около ключицы. Можно спросить – откуда. Или не спрашивать. Зачем мне лишнее знание? – Поедем вместе ко мне домой, я быстро соберусь, покормлю котов, оставлю под ковриком ключ секретарше.
– Ковриком?
– Да. У входной двери.
– У вас в городе нет криминалз?
– Есть.
– Почему тогда…?
– На авось.
– Авос?
– Да, главный русский принцип, ты не знал?
Эварс засмеялся.
– Много главные русские принципы.
– Это самый главный.
– Авос… Что такое «авос»?
– М-м-м… – Я задумалась. – Это «надеюсь» или «Бог даст», так, наверное.
– Надеюсь – от слова «надо»?
– Нет. Это сложнее, корень «делать»… Потом когда-нибудь объясню. Пойдем, а то будет поздно ехать.
– Конечно!
Как приятно, когда человек не говорит лишнего, ничего не спрашивает, не учит, ему нравится всё, что я говорю. Саша тоже не учил и лишнего не говорил, учил бывший муж – объяснял, что такое «что», пытался переделывать, воспитывал. А Саша не учил. Но Саша, любимый, единственный, самый лучший в мире Саша меня измучил и не отпускает. Я устала. И я не чувствую сейчас никакой вины. Поэтому я и не хочу ехать домой одна – я начну думать, подключится моя голова, и я никуда завтра с Эварсом не поеду.
– Давай только заедем еще раз в больницу… Если пустят, конечно, уже поздно.
Глава 15
Олиной мамы в коридоре не было, и вообще никого не было. Меня никто не остановил, когда я зашла в реанимационное отделение. И Оли в палате уже не было. Я подумала, что ее перевели в терапию или в психиатрическое отделение, как грозилась врач.
– Ушла она! – Медсестра, подошедшая ко мне, устало махнула рукой. – Капельницу сняли, она и ушла. Ей лежать надо, у нее ушибы такие и сотрясение мозга, а она… А что с ней сделаешь?
– Как ее отпустили? Зачем?
– А кому она нужна? У нас, что, больных мало? Не хочет жить – пусть не живет.
Я побыстрее кивнула и ушла из отделения, вместе со мной из двери реанимации выкатили тележку, покрытую черным пакетом. Я не врач. Я психолог. Я не занималась в анатомичке. Я обычный человек и боюсь смерти, и всего вокруг нее. И это нормально. Тем, кто здесь работает, приходится становиться чуть-чуть другими, иначе психика не выдерживает.
Эварс поднялся мне навстречу. Пока меня не было, он сидел в приемном покое на банкетке и что-то сосредоточенно писал в небольшом планшете.
– Как себя чувствует девушка?
– Сбежала.
– Бежала?
– С-бежала. То есть у-бежала.
– Глаголы движения имеют чертовые приставки!
– Где ты учил язык? – хмыкнула я.
– Расскажу тебе потом. Как можно сбежать из хоспитал?
– У нас можно. У нас свободная страна.
– Это не свобода, это… сейчас… я помню… да! Бардак!
– Нам подходит. Нашему национальному характеру подходит. Мы предпочитаем свободу уверенности в завтрашнем дне.
Эварс задумчиво повторил:
– Пред-по-читаем свободу уверенности в завтрашнем дне… Хм… Очень интересно.
Я хотела сказать Оле, что ее стихи можно издать отдельной книжкой, что я договорюсь со своей сестрой. Я была уверена, что для Мариши это не будет сложно – издать где-то книгу маленьким тиражом, договориться с местными издателями. Пусть будет книжечка, стихи хорошие… И еще у меня были важные слова для нее. Ведь у меня ничего нет – ни таблеток, ни уколов, ни упражнений ЛФК, у меня только слова. И этими словами я должна лечить своих пациентов. Можно как угодно их называть, но если человеку остро нужна психологическая помощь, разве он немножко не болен?
Я хотела сказать Оле про завтрашний день, про то, что мы не знаем, что впереди, и в этом наша слабость, и наша сила, и наше счастье. И все, кто пытается нарисовать будущее и к нему идти, лжет. Наше будущее складывается не только из наших желаний.
Ровно половина моих пациентов – люди, у которых реальность не соответствует их
