Селянин - Altupi
Быть может, Егору всё равно? Или он счастлив, что навязчивый быдло-мажор наконец отвалил, оставив деньги?
Кирилл чувствовал, что это не так. Их любовь была настоящей, взаимной.
Не была, а есть, поправил он. Есть. И поэтому надо вставать и ехать в институт — будильник давно прозвенел.
Калякин вдохнул ещё раз прелую смесь сырости и парфюмерной отдушки, сел, отмечая, что постельное бельё давно пора бы поменять, только этого делать не собирался. Наверно, все месяцы до возвращения Егора так и проспит на нём.
— Егор, Егор, что же ты ответил? — спросил он вслух, чтобы разогнать томительную тишину. Часто задавал этот вопрос — в пустоту, в тишину, как сейчас, в глубины своего подсознания. Ему необходимо было знать, подействовал пароль или нет, смягчил ли гнусный удар. Но Кирилл не знал ничего: ни как прошли эти две недели для Егора, ни с кем остался Андрей, ни продана ли корова, ни в каком городе находится клиника. Ничего. Неизвестность чёрной воронкой инферно кружила над ним.
В квартире было зябко, градусов восемнадцать. Кирилл поднял с пола брошенные ночью джинсы, влез в мятые холодные штанины и только потом встал, натянул джинсы на задницу. Не застёгивая их, ёжась от холода, потопал в туалет. Утренний стояк был вялым и уже опал. Все дальнейшие действия шли по одному сценарию — почистить зубы, умыться, одеться, засунуть что-нибудь в желудок, выйти из квартиры, проехать пять остановок, пройти триста метров, отсидеть несколько утомительно скучных пар.
Вытирая лицо полотенцем, которое тоже пахло Егором, глядя в забрызганное каплями зеркало, Кирилл подумал, что сегодня точно сорвётся. Пропустит сраный институт. Завалится в клуб, напьётся, подерётся с кем-нибудь. Выплеснет негатив. И пусть его загребут в ментовку — вот будет родакам сюрприз! Получите, суки! Вы этого хотели, блять?! Вот вам нормальная жизнь!
Кирилл отвёл глаза от своего загорелого на огородном солнце отражения, повесил полотенце на крючок, задумчиво расправил края. О том, что сорвётся, он думал каждое утро, каждый день, каждый вечер и каждую ночь. Но пока не сорвался. Мало того, на прошлой неделе перестал пропускать лекции. Ну, почти. Кроме первых пар. И всего один раз последние. Первые он просыпал, на последних, на которые раньше всегда забивал, сидел, потому что делать больше было нечего. Нормальных друзей в принципе не существовало, от вида любых людей тошнило, клубы, как рыбья кость, стояли поперёк горла, дом с кружащими, как вороньё, предками вызывал единственное желание — взять верёвку, залезть на табурет и удавиться. Лучше монотонные лекции, чем находиться под одной крышей с двумя тупыми бездушными мразями, сделавшими разлуку с любимым человеком до невыносимости болезненной.
Он даже институтскую библиотеку два раза посещал, чтобы попозже прийти домой.
Кирилл снова посмотрел в зеркало. Нет, он не стал бледной тенью самого себя. И постарается не стать ею в дальнейшем. Пошёл обратный отсчёт. Егор улетел, и значит, с каждым днём его возвращение ближе. Переждёт, перетерпит, попляшет под чужую дудку. Три-четыре месяца. Потом операция будет сделана, реабилитация пройдена, деньги перечислены и… всё, пошли на хуй!
Вымолит у Егора прощение, объяснит, как есть, ни слова не соврёт. И с хорошей успеваемостью по предметам это сделать будет проще. Привести зачётку, как доказательство любви.
Только этой мыслью Кирилл заставил себя выйти из ванной комнаты и продолжить сборы на занятия. Он и не заметил, как окончательно продрог.
Едва с рюкзаком на плече Калякин вышел в подъезд и вставил ключ в замочную скважину, в кармане джинсов зазвонил мобильный. Кирилл вытащил его, посмотрел на фото звонящего и молча приставил к уху.
— Кирилл! — Мать никогда не умела произносить его имя мягко, с любовью. Имя словно выкрикивал баклан.
Он не ответил. Повернул ключ и поскакал вниз по лестнице, поздно вспомнив про лифт. К лучшему: быстрый бег, однообразные движения ногами — раз-два, раз-два — успокаивали.
Мать не ждала ответа. По телефону он её давно уже только слушал. Да и не только по телефону.
— Кирилл, ты проснулся? Скоро восемь утра. Первой парой у тебя сегодня мировая экономика.
Кирилл доскакал до первого этажа, вылетел в дверь. Она, закрываясь, громко хлопнула — пневматический доводчик сломался. Звук получился ужасным.
— Что это? — уловила мать.
Молчание. Кирилл шёл к машине, оставленной под кустами пожелтевшей сирени. Природа увядала, особенно набрала темпы с приходом холодов.
В трубку полились и другие уличные звуки. Мать улавливала их, как радиолокационная станция ПВО.
— Ты из дома вышел? Хорошо. За рулём будь внимателен, не спеши. К первой паре успеешь. После уроков приезжай на обед, я пиццу испеку. Сегодня у…
Кирилл убрал телефон в карман, снял машину с сигнализации, открыл центральный замок, бросил на заднее сиденье рюкзак. Вот вроде мать не совсем конченая стерва, печётся о его безопасности и сытости, только зачем бездушно это делает? Похоже, словно с куклой играется — накормить, напоить, в игрушечную кроватку спать уложить. Задумывалась ли она когда-нибудь, какой человек её сын, что у него в голове, что в сердце? Задумывалась, конечно! Когда пилила за пьянки, прогулы, непотребный образ жизни. Когда с пеной у рта предупреждала, чтобы он тщательнее выбирал девок, не трахался с алчными шлюхами и не дай боже спьяну не заделал какой-нибудь тупой сучке ребёнка. Насчёт последнего Кирилл был с ней согласен, хоть всегда томно вздыхал при этих вдалбливаниях и закатывал глаза, ни одну сучку он не любил и не собирался в девятнадцать-двадцать лет
