Селянин - Altupi
— Сейчас ты возьмёшь телефон, — сказал он, — и позвонишь этому парню. Скажешь, что между вами всё кончено. Что ничего и не было.
— Я такого не скажу, — прошипел Кирилл, но в глубине души с помертвением понял: его заставят.
— Скажешь, — сообщил отец. — Бери телефон и звони. Сейчас, при нас.
— Скажи, что никогда его не любил, что всё было обманом, — продолжила его наставления мать. — Убеди его, что тебя искать не надо. Ни звонить тебе, ни приезжать, ни выяснять что да почему. Ты должен разорвать отношения раз и навсегда.
— Я… этого… не сделаю! — взорвался Кирилл, попытался прорваться к выходу, но отец отбросил его назад, к столу. Кирилл спиной налетел на стул и ушиб пятку о металлическую ножку. В нём клокотало безумие.
Но шутки кончились.
— Кирилл, — опять заговорил отец, — дело такое… Твой приятель собирается лечить мать, им совсем скоро уезжать. Деньги на операцию перечислены Мамоновым и благотворительным фондом, а деньги за реабилитационный период согласно договору переводят по его окончании. И это мои деньги. Если ты сейчас не позвонишь… или если ты позвонишь, но обманешь и будешь тайком встречаться, созваниваться, как-то ещё общаться с ним ли, с его братом, деньги я не переведу. Представь ситуацию, когда твоему знакомому настанет момент расплачиваться за выполненные услуги, а денег нет. Где он их возьмёт? Один, за границей, с миллионными долгами. Его оттуда не выпустят. Возможно уголовное дело. Долги — серьёзная вещь.
Кирилл опустил глаза. Он люто ненавидел всех.
— Тебе жалко парня и его мать? Ты думаешь, что любишь его, готов защищать ваши отношения? — рассуждал отец, будто не заготовил речь заранее, и он упрямо не называл Егора по имени. — Подумай и вот о чём. Если ты откажешься его бросить, мы вынуждены будем предложить это сделать ему. Он уже настроился увидеть мать ходячей, это было его мечтой, как ты думаешь, что он предпочтёт — получить деньги на лечение или благородно отказаться от них ради утех с тобой?
Отец замолчал, давая подумать. Кирилл взял досрочный ответ — конечно, Егор возьмёт деньги. Не из-за меркантильности, в этом его упрекнуть нельзя, а потому что мать для него превыше всего остального и собственных блага и совести.
Отец понял всё по его лицу.
— Выбирай, Кирилл, — подтолкнул он. — Выбирай, сам ты бросишь его или он бросит тебя. Одно из двух случится сегодня же, я тебе обещаю.
Шутки кончились.
Кирилла загнали в угол. Он вынужден был выбирать. Импульсивно чуть не выкрикнул — пусть Егор его бросает, так он хотя бы не будет считать его предателем, будет знать всю ситуацию и обстоятельства. Но Кирилл прикусил язык: Рахманов благородный, дав слово навсегда прекратить отношения, будет его держать, пресекать все попытки связаться с ним. А самому ему держать слово незачем — он не рыцарь, не д’Артаньян. Соврёт — недорого возьмёт. Причинит Егору боль, но потом чем-нибудь её искупит.
— Звони, — сказала мать. Кирилл подчинился. Негнущимися пальцами вынул из заднего кармана джинсов телефон, нашёл номер. Помедлил, но под взглядом стервятников, пришлось нажать вызов. Гудки пошли. Кирилл молился, чтобы Егор не взял трубку, вспоминал иконы в его доме и крестик на груди с цепочкой, которую он подарил. Боги остались глухи.
— Кир, привет! — радостно, как никогда, поздоровался Егор. — Отучился?
— Да, — трясущимися губами выговорил Кирилл.
— Кир, спасибо тебе, конечно, но зачем ты велосипед купил? Он же дорогой. И мне не сказал.
Мать мимикой напоминала гневного орангутанга. Отец нетерпеливо дёрнул губами. Кирилл сглотнул. Смартфон задрожал в руке.
— Егор… послушай. Я… Мы не должны больше встречаться. Я никогда не любил тебя.
Мать одобрительно кивнула. Егор замолчал. Один господь ведает, что творилось в этот момент у него в душе.
— Деньги тебе перечислят за лечение, не беспокойся. Не ищи меня, забудь. — Кирилл сознавал, что блефует, но от этого боли и признания собственного ничтожества меньше не становилось, горло едва издавало звуки. И вдруг его осенило. — Я никогда не буду любить тебя, даже под дулом пистолета! Под дулом пистолета, ты понял? — Он закричал эти слова, надеясь, что Рахманов вспомнит, расшифрует их пароль — пароль наоборот. — Ты понял, Егор? Я даже под дулом пистолета не буду любить тебя!
Егор что-то сказал, но отец вырвал у Кирилла мобильный и кинул на стол. Шутки кончились. Кирилл не услышал жизненно важных слов. Возможно, и к лучшему: вдруг Егор его не понял. Блять, всё равно он стал предателем. Обещал не предавать и… предал. Сука!
Институты и студенты
86
Кирилл лежал лицом в подушку. Слёз не было, и он об этом жалел: на сухую выть от боли ужасно. Жестоко. Невыносимо. Силы отсутствовали. Желание жить, двигаться, просто шевелиться — тоже. Вчера Егор улетел. Сел в самолёт с мамой Галей и отправился в Израиль. Уже приземлился там и прибыл в клинику. Кирилл ничего этого не знал, только предполагал. Не знал, во сколько самолёт и как в нём разместят парализованного инвалида, не знал, сколько нервов понадобилось Рахмановым, чтобы организовать поездку в Москву, разобраться в лабиринтах международного аэропорта. Все эти две недели родители пасли его круглосуточно, следили за каждым шагом, проверяли историю браузера, запрашивая данные у провайдера, брали распечатки телефонных звонков. Но вчера было четырнадцатое число, вечером церберы впервые отдали ключи от машины и разрешили переночевать в своей квартире — это значило, что экстренная опасность для них миновала, Егор улетел: уж они-то удостоверились в этом наверняка.
Запах с подушки выветрился, но бельё всё равно неуловимо пахло Егором — шампунем, гелем для душа, парфюмерной водой, потом. Или Кирилл выдавал желаемое за действительное. Душу жгло, жгло глаза. Тяжеленным прессом придавливало к кровати, к самой земле — на улице, в доме, в институте, в машине, везде — словно само небо сплющивало тебя в лепёшку, размазывало по асфальту, мешая дышать.
Кирилл пытался протестовать. Демонстративно отказывался есть, закрывшись в комнате, хлестал пиво — оно не помогало забыться, а только усиливало тоску, да к тому же отвыкший желудок заболел. Пропускал пары — на это тоже закрывали глаза как родители, так деканат: на четвёртом курсе даже ботаны пропускают пары. В группе его игнорировали, Пашка, Никита и другие придурки смеялись над ним издалека. Кириллу было насрать. На всё насрать. Он думал о Егоре.
Думал по-всякому. Прежде всего тем, что не искал способа связаться с ним и таким образом
