Селянин - Altupi
Мать не сказала, какие у него пары, да это тоже не важно. Кирилл кинул в рюкзак прошлогоднюю общую тетрадь с Флэшем на обложке, в которой ещё имелись чистые листы, вроде бы незасохшую шариковую ручку, взял мобильный, ключи и отправился просиживать штаны на ненужных лекциях. В этом году он ни с кем не созванивался, не обсуждал, что будет в институте, ничего не покупал, учебников не получал — пусть скажут спасибо, что он вообще на учёбу явится.
На узкой парковке возле корпуса свободных мест не было — студенты и преподы год от года всё беднее и беднее, что заметно по их «Ауди», «Инфинити» и «Порше». Кирилл бросил машину во дворе соседней девятиэтажки, пошёл к центральному входу. Студентов на территории было мало, те в основном послушно сидели на лекциях, гуляли в первый же день только такие лоботрясы, как он. Стояли по группкам, рассказывали о проведённых каникулах, ржали. У беседки для курения было не протолкнуться. Кирилл кивнул одному-другому, здороваться вслух было влом. Шагая быстро, чтобы никто не остановил, не начал расспрашивать или, того хуже, втирать какую-нибудь дичь, он взлетел по порожкам, протянул руку к дверной ручке…
— Кирилл!
Кирилл остолбенел и побледнел от бешенства. Резко, сжав челюсти, обернулся. Мать с отцом стояли на нижней ступеньке. Пасут его?
Собираясь проигнорировать их, Кирилл взялся-таки за ручку, потянул дверь на себя.
— После учёбы приедь к нам, — приказным тоном сказала мать.
— Сразу! — добавил отец.
Кирилл шагнул в дверь и закрыл её за собой, оставив их без ответа. В холле тоже сидело несколько студентов с разных курсов и вахтёрша. Ни с кем не здороваясь, Калякин подошёл к расписанию, нашёл листок со своей группой, номер аудитории и потопал на второй этаж.
Дверь в кабинет двести семь была современной, но дешёвой. Из-за неё слышался пожилой женский голос, слегка шипящий на букве «ч». Он не казался знакомым — видимо, новая преподша. Потоптавшись в нежелании заходить, Кирилл всё-таки зашёл, без стука. Оглядел пространство на наличие свободных мест и поднялся на самый задний ряд.
Преподша с седой причёской-одуванчиком не прервала рассказа, лишь проводила взглядом, а вот у однокурсников его появление вызвало фурор. Они зашептались, оборачиваясь друг к другу и к нему, послышались плохо скрываемые смешки, некоторые пытались что-то сказать ему жестами. Несколько раз звякнули мессенджеры, и Кирилла тоже.
Кирилл положил рюкзак на стол, достал из кармана смартфон, заглянул в «Вайбер». Три сообщения. «Пидорок». «Пидорам в группе не место». «В гей-параде уже участвовал?»
Слабоумные.
Кирилл закрыл мессенджер, открыл браузер с новостями. Не читал, просто пялился в экран. Делал вид, что пялится. От него скоро отстали, тётка продолжала что-то шепеляво рассказывать про таможенное — вроде бы — право.
Легко в этом году не будет. В принципе, Кирилл это понимал с того дня, как Егор предупредил его, что связавшийся с изгоем сам становится изгоем. Уровень своего мышления однокурсники только что продемонстрировали весьма наглядно. Были, конечно, в группе и другие «неприкасаемые» — всякие зубрилы, тихони и откровенные придурки, но тоже не его уровень. Их Кирилл по-прежнему считал второсортными, хоть и другого порядка, чем его бывшие дружки. Примкнуть к ним значило признать поражение, понизить свой ранг и самолично навесить на себя клеймо груши для битья. Второсортным себя Кирилл не считал и никому считать таковым не позволит.
До конца пары он проспал, вторую — по мировой экономике — тоже. В перерыве между ними выходил в коридор размять ноги и разболевшуюся с непривычки задницу. Над ним смеялись, но никто не заговаривал. Зубрилы всегда держались от него подальше, а пацаны и бабы из его компании объявили бойкот. Калякину это было на руку — теперь он видел их быдло-сущность, которую с некоторых пор презирал. Лучше полный игнор, чем зазывание в клубы и предложения почикаться.
Едва не подохнув от смертельной скуки, Кирилл первым удрал из института. Одногруппники договаривались о попойке, его не позвали. А позвали, он отказался бы.
Сев в машину, поехал к родителям. Не из-за их приказа — из-за нежелания самому готовить обед и просто от некуда себя деть. Мысли о Егоре не отпускали, роились в голове, жалили. Он пробовал позвонить, но номер не отвечал.
Оба родителя находились дома. У Кирилла создалось впечатление, что они вообще в последнее время не расстаются, что отец забросил бизнес и депутатство, а мать — салоны красоты.
— Ты не собирался идти в институт? — с порога набросилась мать. Отец стоял за её спиной. — Ты опоздал на полтора часа!
— Все давно привыкли, что я опаздываю, — отмахнулся Кирилл. — Вот как вы там оказались? — Он протиснулся мимо них на кухню, просканировал стол и плиту на наличие еды, открыл холодильник. Там еды было навалом, он взял котлету. Конечно, холодную, с тоненькой плёночкой застывшего жира.
— Пришли посмотреть, явился ты, как обещал, или нет, — призналась мать. — Хорошо, что пришли, а то бы ты спал.
— Пофиг. Там всё равно ничего интересного не было, можно было пропустить. — Котлета исчезла в пустом желудке за секунды, Кирилл снова открыл холодильник и достал всю тарелку с ними. Родители наблюдали за его действиями, не комментируя.
— Будешь пропускать, — накинулась мать, — тебя отчислят, а мы…
— Лен, хватит, — перебил её отец и странно шевельнул бровями. Мать умолкла, явно поняв намёк. Отец выступил немного вперёд, упёрся ладонями в спинку стула. — Кирилл, лето закончилось… и ты обязан закончить ту блажь, которую мы тебе позволили. — Говорил он твёрдо, с паузами и акцентами.
— А ещё что я должен? — спросил Кирилл и отложил недоеденную котлету в тарелку, запоминая больше никогда не есть здесь котлет, потому что после них почему-то начинаются какие-то нездоровые разговоры и бессмысленные требования.
— Ты обязан хорошо учиться и думать о дальнейшей жизни.
Кирилл демонстративно медленно вытер руки о висевшее на крючке вафельное полотенце с рисунком зайца. Родители смотрели на него.
— Я еду к себе, — вместо всякого ответа сказал Кирилл. Выйти ему не дали, кухня в очередной раз превращалась в его клетку. Глаза отца
