Вернувший к свету - Наталия Романова
По сути ту, которую понять сердцем никак не могла. Мои слова были пустым звуком для меня же самой. Невольно оставив сына на несколько месяцев, я извелась и истосковалась. Представить, что можно по собственной воле уехать от родного человечка на год и больше я не могла, хоть и понимала, что любая женщина имеет право на подобный поступок. Должна иметь!
– Нет у неё такого права, коли замуж пошла и дитё родила! – отрубила мама. – Мужнина жена – сиди при муже. О будущем пусть муж печётся. Про собственные желания забудь. Семья – вот твоё желание.
– Поэтому я и не хочу ничего серьёзного, – вскипятилась я. На возглас залетел любопытный Киришка, пришлось отвлекать его, а потом перейти на пониженный тон: – Не хочу забывать про собственные желания, не собираюсь больше доверять мужчине своё будущее. Ни за что! Доверила один раз – достаточно.
– Упрямая какая, – заворчала мама. – Потому и не выходит у тебя по-людски жить, что упрямишься как баран.
– По-людски – это как вы с отцом? – прошипела я.
– Мы по слову божьему живём.
– На реабилитацию ты ехать отказываешься тоже по слову божьему? Бог прямо так и сказал: не лечись, жена, ради мужа своего, стань инвалидом, а потом умри раньше времени, главное – подавай ему трижды в день еду, а то помрёт от голода. Так, что ли?
– Что ты такое говоришь?! – возмутилась мама.
Я понимала, что перешла границы, но злость, которая кипела во мне, мешала контролировать собственный язык. Моя мать прожила всю жизнь «при муже», единственное, что интересовало её – нужды семьи. Вряд ли за всю свою жизнь она искренне захотела что-нибудь для себя лично, хотя бы новое платье. И так жили многие и многие женщины, независимо от вероисповедания и места жительства. Набожные и атеистки, городские и деревенские – все кидали на алтарь семьи свою жизнь, а в итоге оставались не у дел. Ненужные никому!
Мама воспитала троих детей, двое из которых забыли дорогу в родной дом, третья же доставляла больше хлопот и стыда, чем радости. Родительница всю жизнь подстраивалась под настроение отца, уступала его желаниям, обслуживала в самом прямом смысле – и всё это под эгидой заботы о семье. Высшем благе для женщины! Даже в тот момент, когда ей была необходима реабилитация после инсульта, она думала не о своих интересах, а о благе семьи.
– Прости, – повинилась я.
– К наставнику бы тебе… поговорила бы, образумилась, – вздохнула мама.
Я лишь закатила глаза. Последний человек, к которому я бы обратилась за помощью – это священнослужитель, неважно какой религии. Я хотела жить своим умом, слушать свою совесть и верить в то, во что мне подсказывал здравый смысл – в собственные силы. Бог, любой бог, не единожды обманывал людей, а я себя – нет. Богу получалось солгать, себе – нет.
– В следующий раз, – попыталась я успокоить маму.
Может быть ей поможет вера в то, что непутёвая дочь встанет на верный путь, вернётся к истинной православной вере предков.
После обеда чемоданы были упакованы, посылочные коробки стояли в углу, дожидались буднего дня – отец договорился с соседом, тот согласился помочь отвезти в райцентр, отправить по месту моего нового проживания. Обещанные гостинцы Лёше собраны; помимо грибов, кедровых орехов, традиционной рыбы и дичи, мать поставила несколько банок варенья из лесной, северной ягоды – специально для дочки.
Пришли с «охоты» отец и Лёша. Оба живые, спокойные, довольные друг другом. Разузнавать, о чём говорили, не стала, решила, что хватит времени в поезде. Благо Лёше удалось купить на тот же самый, что и мне. В аэропорту он сядет на самолёт, который отправится прямиком в Калининград, где его дожидалась дочка, родители и, вероятно точно такой же допрос с пристрастием, который устроила мне мать.
Пообедали, ещё раз проверили вещи, всё ли взяли, ничего ли не забыли. Кирюша уложил в свой рюкзачок блокнот для рисования, толстые фломастеры, засунул новый паровоз, уже без вагонов, и, главное – плюшевого попугая.
Вышли провожать нас не только родители, собрались, кажется, все, кому было не лень выбраться на улицу. Некоторые делали вид, что оказались у нашего дома случайно, якобы по делам пришли на другой край села, многие таращились не стесняясь. Будет потом о чём языками трещать. Мама хотела отправиться с нами на вокзал, но в итоге согласилась, что долгие проводы – лишние слёзы. Расстройство ей совершенно не нужно. Тот же сосед, что должен был на днях отвезти мои посылки в пункт приёма, подогнал УАЗ Патриот, который стоял заведённый, ждал, когда все наговорятся напоследок, простятся.
Я тихо переговаривалась с мамой, иногда с отцом, не выпускала из виду сынишку, старалась изо всех сил не обращать внимания на любопытные взгляды. Было наивно надеяться, что их не будет после новости о приезде Лёши. Кто он, откуда, было неизвестно никому, но, если вести, что это какой-то родственник зарулил на пару дней, не проскочило, выходило – мой «жених». Тем более, уезжали мы вместе.
У штакетного соседского забора стояла Катерина Картузова, моя бывшая одноклассница. Катя после школы предпочла остаться в селе, жила с родителями, работала в почтовом отделении. Зимой и летом разносила корреспонденцию по дворам. После школы мы с ней едва ли перекинулись парой слов. Отчего так, ответить я не могла. Вроде и жили по соседству, через забор, а разошлись пути.
С личной жизнью у Кати не сложилось. Только иначе, не как у меня. Замуж она не вышла, говорили, никто даже не сватал её, ни среди своих, ни среди мирских, несмотря на внешнюю красоту и крепкую верой семью, из которой она происходила. Обходили стороной её парни, в упор не замечали мужчины, вдовцы – и те даже не поглядывали в ту сторону. Может и врали люди, язык у народа без костей, мелет без разбора.
Сама же Катя не уставала повторять, что по сей день девушкой осталась, чем вызывала неизменный смех окружающих. Не невинность двадцативосьмилетней односельчанки вызывало веселье. Среди общинников-старообрядцев секс только после брака далеко не редкость, блуд – грех великий. А то веселило, как гордилась девственностью Катерина. При каждом удобном случае подчёркивала, что по сей день девушка. Так и жила, будто не было у неё других достоинств, кроме одного-единственного – девственной плевы.
«Девушка наша», – с усмешкой говорили о Катерине все, от мала до велика, даже точно такие же не просватанные, до сих пор невинные девушки скалили зубы.
Порой я сочувствовала соседке, которую окружали такие же злые шепотки, как и меня. Причём, меня понятно, за что судила-рядила на все лады общественная мораль, а за что Катерину – не ясно.
– Едешь? – спросила меня Катя, когда я невольно подошла к ней ближе.
Кирюшка попытался залезть на высокий сугроб рядом с соседским забором, потом пришлось бы переодевать. Наверняка набрал бы полные ботинки и варежки снега.
– Еду, – кивнула я.
– А это кто? – показала Катерина подбородком на Алексея, который в это время беседовал с соседом Фёдором Калугиным – родственником той самой Елены, основавшей фонд «Надежда».
– Знакомый, – ответила я.
Отчитываться перед соседями я точно не собиралась. Хватило утреннего разговора с мамой и послеобеденного грозного окрика отца: «Смотри мне, девка!».
– Смотри-ка, – услышала я за спиной шёпот Катерины, обращённый к кому-то рядом с ней. – Не успела развестись, Калугин приехал сватать. Покоцанная вся, Елена рассказывала матери моей, что места в ней живого не осталось, а уже «знакомый» у неё. Что в ней мужики находят?..
– Самое главное место, видать, не сильно покоцали, – ответили ей со смешком. – Мужикам много ли надо? Муж бросил, Игнат покувыркался и отправил восвояси, знакомый тоже, погоди, пропадёт.
– Не знаю я, что мужикам надо, – протянула Катерина. – Я по сей день девушка.
– То ты, а она под каждого стелится, – со смехом ответили Кате.
– Завидуйте молча, – резко обернулась и выдала я.
