Живу, пока люблю - Татьяна Львовна Успенская-Ошанина
Часто графики и формулы учебников и пособий расплывались в Еленины глаза, в Еленину улыбку. Что не так, почему между ними надутый матрас? Сам не понимая как, Евгений оказывался у её двери.
Вот и сегодня он тянется рукой к звонку, отдёргивает руку — помешает ведь ей! — но продолжает стоять, покачивается пьяный перед дверью, уговаривает себя уйти и… звонит.
— Пойдём пить чай, — приглашает его Елена.
Она не думает о своей внешности. И дома, и в походе — клетчатая рубашка, брюки, волосы дыбом, пушистые, лёгкие, вот-вот полетят и Елену с собой унесут от него.
— Много прочитала? — спрашивает Евгений.
— Много-то много, только без толку, хоть снова начинай.
— У тебя же зрительная память хорошая.
— Хорошая-то хорошая, да что толку, если я не врубаюсь в смысл, вижу строчки, а смысла не понимаю.
— Начнёшь повторять, врубишься.
— Сфотографировался текст в мозгу, а на нужную полку не лёг.
Чай он пьёт медленно, макнёт губы и поставит чашку на стол. Уже давно парок из неё не идёт, уже давно ему пора отваливать, а он сидит и смотрит на Елену.
— Что с тобой, Елена? — спрашивает вдруг.
Она передёргивает плечами.
— Ты какая-то не такая.
— Какая?
— Не знаю. Что-то в тебе происходит.
Она усмехнулась:
— Ничего особенного не происходит. Сны снятся цветные, вот и всё.
— Какие сны?
Она передёрнула плечами.
В последний день сессии — поезд. Только и успел после экзамена вымыться, подхватить рюкзак и за Еленой.
Палатки, оборудование из университета должны прибыть прямо на вокзал. Хороший организатор Илька — всё предусмотрел.
Что делают люди в поезде, в общем вагоне? Играют на гитаре, поют песни. У Елены семиструнка, ей подарил один бродяга, приятель отца, геолог, в её семь лет. Он же и научил её играть. «Нигде не пропадёшь, Ленка, везде будешь желанной». И Елена со своей гитарой не расстаётся.
Поёт она про «пижонов, ползающих на Кавказ», про то, как зовёт её к себе Тянь-Шань, про пятерых ребят, которые «поют чуть охрипшими голосами» про Смоленскую дорогу, над которой звёзды, как глаза…
У Елены голос — лёгкий, как волосы, того и гляди, улетит от тебя в небо, не успеешь удержать.
У него тоже семиструнка. Он подыгрывает Елене, старается попасть в такт, не отстать ни в звуке, ни в слове, но не всегда получается, Елена любит акцент. Фраза фразой, и вдруг тонкий штрих, как бы отзвук строки. И каждый раз разный штрих, не угадаешь.
Стучат колёса.
Через их ноги перешагивают и проводницы, и пассажиры, а многие подходят к ним и слушают, а то и подпевают.
3
— Па, ну, открой глаза! Прошу тебя. Выпей воды, пожалуйста!
— Ты чего боишься? Вот же я.
— Ты на себя не похож, спишь и спишь. Ничего не ешь. Помнишь, я тяжело болел? Ты не отходил от меня, часто поил и руку держал на лбу. Но я же видел тебя, я отвечал тебе, а ты не видишь меня, ты не чувствуешь моей руки, ты где-то. Где, па?
— С тобой я, Вадька.
— А что же ты тогда плачешь? Я же тоже с тобой!
Евгений силился вспомнить что-то, связанное с Вадькой, что-то очень важное и не мог.
Компьютерные курсы… Вадька начнёт работать через два месяца.
Нет, не это.
Вадька тяжело болел, умирал…
Нет же, Вадька здесь, рядом.
«А ребёночек у вас был?»
Вадька — Елена. Вадька — сын Елены.
— Па, что сделать, чтобы ты перестал плакать?
— Я не плачу, сынок… я в поезде еду…
— В каком поезде?
И только сейчас он ощутил чуть дрожащую, испуганную Вадькину руку. Через лоб Вадькино тепло проникало в голову и собиралось там.
— Если тебе лучше, когда ты спишь, ты спи… — Голос Вадькин.
И он спит. И во сне снова выходит из вагона… А может, и не спит. Он снова живёт в своём мальчишестве, только на новом витке. Не «было», та жизнь — сейчас.
Безветрие сжирает холод.
«По тундре, по тундре…», — дерут они глотку.
Идёт их одиннадцать человек. Из их школы — четверо, остальные из университета. И Игорь пошёл. Хлюпик, интеллигентик, как зовёт его Илька. Может, он и хлюпик, а идёт спокойно, без суеты, без нервозности — такой естественной в незнакомых и трудных условиях, будто только и делает в жизни, что ходит на лыжах. А сам надел их первый раз. Он повторяет все движения Ильки, даже склоняется так же вперёд, словно хочет пробуравить головой ледяной воздух и снег.
Что ему, Евгению, нужно? Идёт рядом по тропе Елена. Рюкзак не придавил её — всё так же она горящей свечкой вскидывается над снегом, прямая.
К рюкзаку привыкла с детства. Даже в школу не с портфелем ходила, а с небольшим рюкзаком.
Куда ни глянешь — снег, чуть пристывший корочкой. И чахлые прутики деревьев.
День, ночь, какая разница… День — густые сумерки. Время сбито.
Поезд прибыл в Мончегорск.
Сутки просидели в турклубе. На улицу носа не высунешь — ветром сшибёт. Времени зря не терял — к Елениной штормовке пришил телогрейку, что продавалась в турклубе, к валенкам — ещё слой подошвы. Потом ели. Потом пели песни.
Пришлось ночевать в клубе. Спали на полу в спальниках.
На другое утро ветер утих.
До окраины города доехали на автобусе. Встали на лыжи и вот идут к горе.
День короткий, уже иссякает. Нужно успеть поставить палатку дотемна.
Не надо дальше. Он не хочет ничего видеть дальше. И заставляет себя вырваться из ловушки Кольского.
Даже с медсестрой, что делала ему укол, принялся разговаривать: какая погода на улице, как давно она в этой клинике работает…
Даже телевизор включил, но, увидев мужика с пистолетом, гнавшимся за мальчишкой, выключил.
Или кто-то кого-то догоняет, чтобы убить, или расследуется уже готовое убийство. Не для него эти
