Живу, пока люблю - Татьяна Львовна Успенская-Ошанина
Таращил глаза в пустой экран, в глухую штору, отделявшую его от другого бокса, в стенку, чисто белую, и пытался найти хоть что-то, что зацепит его внимание. Но глазам нечего было есть. Голодные, они сами, без его желания и воли, закрылись, и сразу вспыхнуло северное сияние. Пульсирующие полоски разных цветов. Переливаются, меняют цвета, изнутри горят.
Они стоят с Еленой вдвоём — все уже спят в палатке — и смотрят на ослепительный, никогда раньше не виданный свет.
Вот сейчас сказать — жениться!
Почему же не получается одно короткое слово?
Почему он даже до руки дотронуться не осмеливается?
Палатка слепа — ни огонька, а они слепнут от света.
Елена говорит:
— Ешьте же, глаза, ешьте, ненасытные, на всю жизнь чтоб насытились!
Я
Кольский нам не казался опасным. Умели жить в мороз. И удивлялись, почему этот поход считается походом высокой категории сложности.
Тундра есть тундра, плоская, ровная — откуда взяться опасности? Маршрут — официально зарегистрированный.
Это был единственный поход, в котором, по словам Ильки, мы во всём доверились нашим инстанциям от университета.
Потом узнали, что прогноз погоды нам дали неправильный. На маршрут выпускать не имели права — про буран знали заранее, а выпустили. И снаряжение не проверили, а должны были! В университете дали им гнилые верёвки.
У Элки что-то случилось с ногами. Она, как водится, скрыла. Вижу, как-то странно ставит ноги. Спрашиваю, в чём дело. Говорит: «Всё в порядке». Попросил снять носки. Пальцы у неё синие.
Заставил идти в Мончегорск к врачу.
Шли несколько часов. Врач посмотрел, сказал: ничего страшного, обморожения нет, синяки пройдут.
Я врачу не поверил. Знаю, что такое ноги. Уж очень пальцы синие! Стал уговаривать Элку вернуться в Москву. Ноги-то болят, видно же. «Вылечим ноги, пойдём в другой поход», — просил я. Знал, надо на самолёт, и всё. Она ни в какую. Начали ругаться. Я наотрез отказался идти обратно на базу. А она одно талдычит — идём да идём. Потом придумала: Ильку нужно предупредить. Я говорю: не нужно, он знает, что мы пошли к врачу, сказал, если что, чтобы летели в Москву. Тогда нашла другой аргумент: «Почему ты из-за моих ног должен потерять удовольствие?» Это она из-за меня оставалась! А я из-за неё хотел лететь в Москву — одна ни за что не полетела бы! Мне почему-то казалось: с ней что-то сильно не так. Не бывает же у человека, чтобы раз — и замёрзла так сильно нога, чтобы пальцы синие. В тот час, когда мы ругались в вестибюле больницы, сказал ей, что люблю. И я чувствовал, она тоже любит. Мы в первый раз поцеловались. О женитьбе не сказал. Думаю, в поезде скажу — по дороге в Москву. Вообще-то я был сам не свой, что-то происходило, а что, я не понимал.
Всё-таки уговорила она меня — пошли обратно. Двигались с трудом. Да ещё на полпути повалил сильный снег, ветер стал пронзительным. Уже много часов мы находились в пути, гораздо дольше, чем шли до Мончегорска — никак не могли найти дорогу к палатке. Встретили лесника, попили у него чаю. Я ходил, искал дорогу. Не нашёл. Вернулся ни с чем. Погода странная. Ветер рвёт тебя с земли, приподнимает, хочет бросить. Лесник показал дорогу. А мы всё равно никак не могли найти палатку. Помогла росомаха. Благодаря ей напали на лыжню. А тут навстречу Игорь. Откуда взялся, непонятно. Похоже, специально пошёл нас искать.
Ночью опять я пристал к ней — поедем домой! Она отказалась. «Ни в коем случае!» — говорит.
Если бы не был я так слаб перед ней, будто пьяный всё время, настоял бы…
Игорь погиб из-за любви. Так получилось, что в буран они оказались втроём. Ночь переспали. А утром сильно переругались из-за Али. Игорь сел в снег и сказал: дальше никуда не пойдёт.
Кто же знал, что это не слова и он в самом деле не пойдёт…
Отношения накладываются на все наши действия. Не было бы их, посадил бы Элку в самолёт, и дело с концом, а тут нужно всё объяснять, обо всём договариваться, упрашивать. Ложные всякие чувства. Честно говоря, мне тоже без Элки не хотелось, наоборот, я радовался тому, что она поехала на Кольский.
Накануне маршрута мы с Элкой долго пели песни — кто кого перепоёт…
Серенький день тянулся сонный. Мы едва двигались от места стоянки к горе. Надо было бы переночевать под горой, в лесу, и идти по маршруту утром, а нас понесло в гору.
Слова «Поход — высшей категории» дошли до нас, когда мы через пару часов оказались на горной гряде, на которой нет леса, и когда начался буран.
Голое пространство, сильно наклонённое вниз. И ветер со снежной крошкой подхватывает нас вместе с лыжами, несёт (мы словно пролетаем по несколько метров) и норовит сбросить в пропасть. Как не сбросил, до сих пор не понимаю: каждый раз каким-то непостижимым образом мы снова оказывались на хребте.
Лыжи сломались почти сразу, да и как могли они выдержать, если с небольшими промежутками нас всё время швыряло о ледяную гору.
Всех разбросало. Я был связан с Элкой верёвкой, потому и остались мы с ней вдвоём.
На пути нашем возник большой камень, мы решили остановиться. За камнем было небольшое пространство, куда ветер не доставал, туда навалило много снега. Кое-как выкопал я в сугробе что-то вроде пещеры. Элкин рюкзак со спальником давно унесло ветром, в пещеру сунули мой спальник и воткнули обрубок последней лыжи, чтобы нас смогли увидеть. Так мы переночевали. Но вытащить спальник из пещеры не удалось, он примёрз.
Решили спускаться. На горе всё прибито ветром, от ветра снег закостенел, как асфальт, потому, наверное, мы и смогли идти по нему без лыж. Думали лишь об одном: только бы не поскользнуться, не упасть.
Всё-таки спустились. Но попали совсем в другое место, чем должны были. Потому нас и не могли найти.
Элка со мной рядом, и это главное.
Оказалось, спускаться с горы много легче, чем идти по равнине. Мы сразу провалились в снег, лишь головы торчат. Пришлось мне пробивать траншею.
Хорошо хоть, ветра здесь не было — он как бы мгновенно кончился.
Сколько длилось наше странное движение к лесу, представления не имею. Думаю, дня два, а может, и три. Как шли, тоже сказать не берусь, потому что сильно мёрз: ещё на горе всю свою одежду натянул
