Живу, пока люблю - Татьяна Львовна Успенская-Ошанина
— За что ты меня наказал, Господь-Боженька? Отнял всё, что люби-и-ила я, что голуби-и-ила… — выпевала она.
Или:
— Во поле рожь некошеная, мой батюшка тих лежит, не шевелится. Мой батюшка тих лежит, не поднимется, злыми душами позагубленный.
— Баб Клавдя, а вы сами песни сочинили? — спросила как-то Елена.
— Сочинила разве? Поются и поются. Я так-то долго могу петь, про всю свою жизнь тебе спою.
— Значит, сами и сочинили.
— Нет, разве сочинила? Подчистую правду тебе рассказала.
Сколько километров они прошли? Сколько костров разожгли? Сколько песен пропели?!
Даже во время сессии умудрялись выхватить день.
Но вот наступил тот год.
5
— Папа, проснись. Ты всё спишь и спишь. Я уже час сижу. У тебя слёзы текут. Тебе плохой сон приснился? Я сам сварил суп из курицы и моркови. Рису положил. Ты любишь рис. Ты о нас не волнуйся, я в «Макдоналдсе» подрабатываю, мы сыты.
Он открыл глаза. Руки не поднимались — стереть слёзы.
— Пожалуйста, вытри, — Евгений кивнул на салфетки.
— Папа, расскажи, что тебе приснилось? Почему ты плачешь? Ну, что ты молчишь?
— Вспоминаю.
— Что?
— Не знаю…
— Папа, я говорил с врачом. Она сказала, ты здесь долго пролежишь. А я поступил на компьютерные курсы при школе. Они бесплатные, двухмесячные. Окончу и сразу могу идти работать. Ты одобряешь? Ну, что ты опять плачешь? Я смогу сразу работать по специальности! Мне предложили.
— Я хочу, чтобы ты учился, сынок.
— А я что делаю? Я и учусь. Ещё как учусь! Я же всю жизнь хочу быть с компьютерами! Разве плохая профессия? Вот я её и получаю. Да что же ты всё плачешь?! Ты лучше поешь! Окрепнешь и быстрее выздоровеешь. И мы с тобой будем играть в пинг-понг. У нас появился один парень, он всех побивает, а тебя не побьёт, я знаю.
Вадька рассказывал о программах, которые они изучают, о программах, которые они составляют сами, кормил его с ложки супом и улыбался:
— Я первый раз суп сварил, тебе нравится? Опять плачешь! Да что же ты плачешь и плачешь? Или это ты так болеешь?
— Это я так болею.
— А выздоровеешь и не будешь плакать?
— Выздоровею и не буду плакать.
Вадька ушёл, а его голос продолжал жить в палате, и повторялись фразы по несколько раз, словно застряли на одном месте по техническим причинам.
Вадьки в Прошлом не было, Вадька на час вытянул его из Прошлого.
Запах куриного супа, шампуня, которым Вадька моет голову, Вадькина улыбка…
Вадька в детстве много болел и просил посидеть с ним, почитать ему, погладить его по голове. «Когда гладишь, перестаёт болеть», — говорил он.
Уходя, Вадька погладил по голове его.
Вымыть бы голову! Это из Настоящего. Чтобы долго пахла шампунем.
Закрытые глаза — створки из Настоящего в Прошлое.
Не успевает закрыть, как снова, как под душ, подпадает под тающую заморозку. Внутри него вершится его Прошлая жизнь, ничего общего не имеющая с Настоящим.
Глава третья
1
Тот год.
Елена училась уже на третьем курсе биофака, а Евгений на втором авиационного.
В тот год, четвёртого февраля, ему должно было исполниться двадцать лет.
День двадцатилетия в их семье — роковой по мужской линии, что-то должно случиться. Умереть или выжить? Вот вопрос, который решается в этот день.
Евгений не думал о дне рождения. Забыл он и о деде с отцом, и о своём возрасте. С каждым утром пробуждения и с каждой минутой дня Елена всё больше проникала в его сущность: научился он угадывать её мысли, чувствовал её головную боль или усталость. И это могло настигнуть его в любое мгновение — во время лекции или семинара, во время разговора с Михаилом или в буфете. Ожогом — её головная боль, ожогом — её воспоминание о Тарасе, ожогом — строчка из Мандельштама или Цветаевой, пришедшая ей в голову. Елена решила специализироваться на биохимии. Ещё не знала, чем конкретно хочет заниматься, но чем-то, связанным с болезнями человека. Она очень много теперь работала в лаборатории, и, наверное, от химических реакций, а может быть, от спёртого воздуха не проветриваемого помещения у неё часто болела голова. Походы, по её словам, — очищение. «На воздух!» — восклицала она при встрече с ним вечером пятницы. И они спешили к электричке.
В тот год они ходили на лыжах чуть не каждую неделю. Исключения — празднования дней рождения Тимки, родителей, Зои, Алёнки. Исключения — выступления Евтушенко, Вознесенского, Окуджавы… и театры. Но всё равно, пропустив пятницу с субботой, в воскресенье они ехали кататься на лыжах в Звенигород.
В тот год снова часто ходили вдвоём.
Баба Клавдя пекла им пироги, варила борщи и кисели. Оба они не были избалованы домашней едой, и им нравился духмяный её запах.
В тот год влюбился и Илька. В субботу он увозил Алю в лес — ходили на лыжах. В будни Алю водил по театрам и концертам Игорь, их однокурсник.
Илька пришёл к Евгению в одиннадцать ночи одного из воскресений, после того как проводил Алю домой, пришёл прямо с лыжами и рюкзаком, голодный и злой.
— Дай поесть!
Они ели колбасу с хлебом, пили чай, и Илька с полным ртом ругался:
— Ещё такой месяц, и я убью его. Надо же мне и Але учиться, а он каждый вечер сторожит её, заниматься не даёт. Без роздыху. Пойдём, Жешка, в поход. Заберёмся далеко, куда-нибудь на Кольский, подальше от неё: пусть без меня решит, с кем ей болтаться по жизни. Соберём команду из мужиков.
— Без Елены не пойду, — сказал Евгений.
— Ты что? Это же не обычный поход. Представляешь условия? Горы. Ветер сшибает с ног. Не для барышень. У нас же был договор: барышень в трудные походы не брать. В лёгкие не брал, а тут…
Но Евгений слышит голос Елены: «Одна пойду. Всё равно пойду». Что-то с ним в тот год происходило. Ему казалось: нельзя расстаться с Еленой ни на день!
Она и в самом деле могла бы выжить в любых условиях, в которых никто другой выжить не мог бы.
А ещё казалось Евгению: в том походе должно что-то решиться в его жизни.
— Это не барышня, это Элка, — сказал он сухо. — Без неё не пойду, идите без меня.
Илька ничего не сказал, ушёл, хлопнув дверью.
Но на другой день
