Елена Лобанова - Из жизни читательницы
А может быть, мне было пятнадцать, и я собиралась на первый в жизни школьный вечер. И требовалось, осторожно приплясывая под пластинку «Песняров», симметрично накрутить волосы на мамины жесткие бигуди, в то время как двойной слой ярко-малинового лака на ногтях и не думал сохнуть…
Но теперь-то мне, по счастью, не нужно было делать никакого английского! И по счастью, был уже давно изобретен фен «Скарлетт» для укладки волос горячим, теплым и прохладным воздухом, и к нему прилагалась отдельная специальная насадка для придания прическе объема! И давно появилось в продаже множество оттенков быстросохнущего лака с переливающимся блеском, не говоря уже о всевозможных типах макияжа: ультралегкий, классический, «золотая осень», «вечеринка» и так далее, смотри любой женский журнал! И какая все-таки удача, что даже «Работница» и «Крестьянка» ныне перестали призывать к простоте и скромности в общественной и личной жизни и помещать назидательные статьи вроде «Разрешите заглянуть в вашу сумочку»!
Кстати (а точнее, совершенно некстати) обнаружилось, что все мои сумки оставляют желать лучшего: черная из натуральной кожи казалась пришелицей из девятнадцатого века, желто-коричневая с золотыми кольцами, пару лет назад вполне эффектная, почему-то приобрела пошло-маскарадный вид, а красная лаковая демонстративно не сочеталась ни с одной вещью в моем гардеробе.
Недрогнувшей рукой я влезла в мамин комод и извлекла ее жемчужно-серое, расшитое бисером сокровище, которое надевалось исключительно в театр и на торжества в папино училище. К нему подошла мамина же перламутровая брошка в виде бабочки. На моем любимом сером свитере она смотрелась, пожалуй, интересно. Но что делать с бежевой юбкой? Теперь уже она выглядела совершенно не из той оперы. И я решилась на риск: натянула белые брюки, недвижимо пролежавшие в гардеробе лет десять и вопиюще не соответствующие (обязательно сказала бы мама) моему возрасту. (Да что там сказала! Мама просто пригвоздила бы меня взглядом к полу и никуда не пустила бы.)
Теперь же в результате моей полной бесконтрольности в зеркале отразилось существо совершенно чуждого мне типа внешности, интеллектуального и морального уровня и, надо думать, образа жизни. На меня воззрилось нечто среднее между не слишком юной путаной и неудачливой претенденткой на должность дикторши местного телевидения. Правда, надетое пальто все-таки перевесило впечатление в пользу дикторши. Но возможно ли было явиться в таком виде на глаза автору любимой книги?!
Ужаснувшись, я сдернула бабочку. Сунула обратно в комод бисерную сумочку. Содрала с век блестящие тени, а со щек — вульгарные пятна румян. Кого это, интересно, я собралась покорять? Неужто Валерия Галушко? Человека, написавшего… где же это? Кажется, еще в самом начале повести…
Удивительная вещь: она нравится не всем! Вчера я слышал, как в буфете одна из ее подруг (а как еще ее назвать, если они постоянно рядом — на репетициях, спектаклях и в буфете?) сказала другой, отвратительно усмехаясь:
— С таким лицом, безусловно, только на сцену! Только в первую линию!
На следующий день я посмотрел. Старался смотреть объективно, как посторонний человек. Лицо у нее было чуть хмурое. У нее часто бывает такое. А иногда она бормочет что-то себе под нос. Не зная ее, можно подумать, что она постоянно злится.
По-видимому, злость тоже может быть прекрасной.
А ее тело — сама ясность, чистота, гармония. Его можно было бы вообще не освещать — клянусь, я отчетливо видел, как оно само светится в темноте!
Однако порой в жизни случаются разочарования — разочарования оглушительные, как удар грома посреди восьми соток огорода в чистом поле, и непоправимые, как предательство закадычной подруги из одной группы детского сада.
И порой в жизни выпадают дни, когда все вопросы, веками отравляющие жизнь человечеству, от «Что первично — материя или сознание?» до «Что делать?» и «Кто виноват?», вдруг подступят с ножом к твоему горлу, требуя немедленного ответа — поскольку вдруг выяснилось, что прежние ответные варианты с треском провалились на жизненном экзамене.
Но, говоря по совести, — разве требовала я от судьбы чего-то несбыточного? Разве помышляла я случайно найти в кустах новенький компьютер «пентиум» с лазерным принтером? Или выиграть кругосветный круиз в «Угадай мелодию»? О нет, я всего лишь надеялась выведать что-нибудь о дальнейшей судьбе мальчика-осветителя, безвестного когда-то поэта. Да, исключительно с этой единственной целью направлялась я в ту среду на заседание самозваного литературного цеха, одетая в бежевый костюм маминого пошива и сжимая под локтем черную сумку дизайна девятнадцатого века.
И вовсе не мечтала я встретить там никакого красавца — косая сажень в плечах, без вредных привычек. И никакая тень пошло-сказочного принца не отягощала в этот день моих помыслов! Те времена прошли, безвозвратно канули в Лету лет тысячу назад. А уж теперь-то — мне ли было не знать о пушкинской обаятельной некрасивости или о магнетическом огне лермонтовских глаз, искупавших — да-да, вот именно так и писали в воспоминаниях современники: «искупавших многие недостатки внешности»?!
Но и другого я, как выяснилось, не ожидала. «Только не этот! — закричало что-то внутри меня при виде ЭТОГО ТИПА в расстегнутой куртке, лениво полуразлегшегося на столе. — Не ЭТО!»
Не лысина на полголовы. Не растянутый свитер с пятном на животе! И не, самое ужасное, запах несвежего салата!
Почувствовав этот запах, я тотчас отшатнулась обратно к двери. (Откуда был он мне так противно-знаком? Кажется, из тех легендарных лет, когда мы жили в коммуналке на окраине какого-то поселка — не то Подлесного, не то Залесного, даже мама не любит вспоминать его. Да, точно, оттуда — громкие нетрезвые голоса за стенкой и этот противный салатный запах по всему коридору. И еще удушливый табачный дым.)
И здесь тоже в этот раз все, как сговорившись, дымили паровозами. Даже седой патриарх и молчаливый литератор с необыкновенными шнурками. Даже Антонина Метелкина, при моем приходе, правда, отшвырнувшая сигарету и с воплем «Маринка!» повисшая у меня на шее, точно родная сестра после долгой разлуки.
Я молча терпела, украдкой озираясь по сторонам. Но никто не обращал на нас особенного внимания. Никто, как, впрочем, и в прошлый раз, не подумал предложить мне раздеться, присесть к облупленному столу. Видимо, приход и уход чужих людей, равно как и объятия, были здесь обыденным явлением.
К тому же они ругались! Не ссорились, а просто-таки через каждую пару фраз вставляли ненормативные словечки с самым естественным видом. А женщины (их на этот раз оказалось три) мило улыбались, будто веселым шуткам. Одна дама в шляпе фасона «от Шапокляк», правда, не улыбалась, но молчала и выглядывала из-под своих полей со снисходительно-прощающим выражением.
