Развод. Нож в спину - Алиса Вишня
— Он самый! Михаил Сергеевич Киселев! — кивает он, и усмешка становится шире — А пахнет от меня, гражданка Зайцева, вчерашним Днем Рождения. Сорок пять стукнуло, представляешь? Отмечали с коллегами. Так что, жалобу можешь отправлять, но освидетельствование покажет ноль промилле. Только время потеряешь.
Кровь бросается мне в лицо. Мне жарко, стыдно, неловко. Стыдно за свой скандал, за нелепые обвинения. Но больше всего стыдно за себя. За то, как я выгляжу. Передо мной стоит мужчина, который помнит меня подростком, и смотрит на сорокапятилетнюю, располневшую тетку с потухшим взглядом и вечной печатью усталости на лице. Я инстинктивно втягиваю живот и пытаюсь расправить плечи.
— Миша… Прости, Михаил Сергеевич. Я… Нервы… — бормочу, пряча телефон в сумку.
— Бывает! — неожиданно миролюбиво говорит он — С такой маман кто угодно занервничает.
Он кивает на Анну Аристарховну, которая с открытым ртом наблюдает за нашей сценой, и громко командует проходящей мимо медсестре.
— Так, везите бабулю на рентген. Живо!
И медсестра слушается — резко меняет курс, и направляется к моей свекрови.
— А ты, Зайцева, подожди здесь! Поговорим! — командует Киселев уже мне.
Глава 2
Рентген подтверждает мои худшие опасения. У Анны Аристарховны не просто ушиб, а трещина в большой берцовой кости. И гипс, от лодыжки до колена ей обеспечен, на ближайшие полтора месяца. Свекровь принимает эту новость с трагическим удовлетворением. Наконец-то, ее страдания получили официальное медицинское подтверждение!
Пока ей накладывают гипс, Мишка — язык не поворачивается назвать его Михаилом Сергеевичем — отводит меня в свой кабинет. Он садится за заваленный бумагами и картами пациентов стол, я пристраиваюсь на стул для посетителей.
— Ну, рассказывай, как жизнь? — спрашивает он, открывая ящик стола и доставая оттуда бутылку с водой — За Тропинина, как я понимаю, все-таки вышла?
— Вышла! — киваю я — Двадцать пять лет скоро будет. Серебряная свадьба.
— Ничего себе! — присвистывает он — А я разведен. Дети есть?
— Двое! Сын, Роман, ему двадцать четыре. И дочка, Яна, двадцать два.
— Взрослые совсем! Моему Андрюхе пятнадцать.
Улыбаюсь, киваю… Киселев жадно пьет воду. Молчание затянулось, и стало неловким. Но Мишка ничего не говорит, а я… Что я еще могу ему рассказать? Что работаю в постылой страховой, что сын тяжело болен, что муж вечно занят, а я живу со свекровью, которая меня ненавидит? Что я смотрю на себя в зеркало, и сама не узнаю ту Катю Зайцеву, с которой он много лет учился бок о бок?
— А ты как? Врачом стал… Никогда бы не подумала! — говорю я первое, что приходит в голову.
И понимаю, что ляпаю обидную чушь…Так высокомерно получилось!
— А я всегда хотел! — пожимает он плечами — После школы в армию сходил, мозги на место встали. Поступил в мед. После института, и по сей день, работаю тут, в травме.
— И как работается? — спрашиваю, думая о другом.
О сыне, который пока не знает, что ему придется ехать без меня.
А мне придется ходить за Анной Аристарховной. Она не сможет без помощи, со своей ногой.
— Нормально! — отвечает Киселев — Весело у нас!
— Да уж! — говорю я, и ловлю на себе Мишкин взгляд.
Сочувственный?
Он смотрит на меня так, будто видит насквозь. Кажется, каждый лишний килограмм на моих бедрах, каждая морщинка у глаз кричат ему о моей неудавшейся жизни.
— Ладно, Кать, не кисни! — вдруг говорит он мягче — С мамашиной ногой ничего страшного. Срастется. Главное — уход и покой. Лежать ей, в основном… В туалет… ну, сама понимаешь. Судно, памперсы.
— Я понимаю! — тихо отвечаю, и прощаюсь. Пора. Его ждут пациенты, меня Анна Аристарховна.
…И вот мы с ней уже едем в такси. Свекровь занимает почти все заднее сиденье, я притулилась в уголке, и ее загипсованная нога лежит на моих коленях. Она стонет при каждом повороте и подробно рассказывает водителю, молодому парню в наушниках, о своем умершем муже, бывшем, до перестройки, секретарем горкома партии; о своей аварии, о пьяных врачах и черствой невестке.
Я смотрю в окно на проплывающий мимо май, который в этом году какой-то особенно отчаянный, словно пьяный от собственного цветения. Город, еще недавно серый и унылый после долгой зимы, сияет мягким призрачным светом. Старые тополя на обочине дороги, которые я помню еще тонкими прутиками, покрыты зеленой дымкой молодой листвы, и буйствует сирень. Ее нежный аромат проникает в салон, и сопровождает нас всю дорогу.
Смотрю на эту красоту начинающегося лета, и чувствую, как внутри меня разрастается черная дыра отчаяния.
…Наша трехкомнатная квартира встречает тишиной и запахом валокордина.
Это квартира Тропининых.
В гостиной — громоздкая румынская стенка, которую Анна Аристарховна «достала по блату» еще при Брежневе. На стенах — ее фотографии в молодости, фотки маленького Игоря, и портреты ее покойного мужа. Время в этой квартире словно застыло в тех годах, когда Павел Петрович Тропинин работал «большим начальником».
Анна Аристарховна ничего не позволяет менять или убирать, вплоть до истерик и вызова «скорой».
Я пришла сюда двадцать пять лет назад юной женой, но так и не стала здесь хозяйкой. Моего здесь будто ничего и нет… Все в квартире говорит о том, что я — гость. Приживалка.
Мы с таксистом(пришлось заплатить) кое-как доставляем свекровь в ее комнату и укладываем на кровать.
— Воды! — командует она, едва ее голова касается подушки — Нет, не этой, из фильтра! И лимончик туда порежь. Да быстрее ты! Как неживая! И подушку мне взбей! Не так! Выше!
Мечусь между кухней и спальней, выполняя ее приказы. Когда она наконец замолкает, прикрыв глаза, на цыпочках выхожу из комнаты и падаю на диван в гостиной. Сил нет. Совсем.
Глава 3
Ключ в замке поворачивается около восьми вечера, и на пороге появляется Игорь. Высокий, подтянутый, в дорогом костюме, пахнущий хорошим парфюмом и успехом.
Он, как всегда, выглядит так, будто сошел с обложки журнала о бизнесе.
Выхожу в прихожую. Этот ритуал продолжается уже двадцать пять лет — я встречаю мужа у двери.
— Привет! — он чмокает меня в щеку, мимоходом, не глядя — Как мама? Что врачи сказали?
— Трещина. Полтора месяца в гипсе. Лежачий режим. Ужинать будешь?
Иду на кухню,
