И солнце взойдет (СИ) - О&#39

Тем временем ничем не примечательный путь до больницы прошел так же скучно, как и всегда. За мутным стеклом медленно скользили низкие кирпичные домики, узкие перекрестки Квебека и светящиеся желтыми фонарями башенки сказочного Шато Фронтенак, прежде чем неуклюжий автобус свернул на мост через неторопливый Сен-Шарль, и волшебство скрылось. Теперь Рене медленно приближалась к комплексу огромной больницы, где уже через пару минут стремительно бежала по главному холлу, чтобы влететь в закрывающиеся двери лифта и метким тычком бейджа нажать кнопку третьего этажа. Рене едва дождалась, пока выкрашенная в светло-серую эмаль кабина доберется на нужный уровень, прежде чем быстрым шагом направилась к ординаторской. По пути она кивала коллегам, обменялась парой ничего незначащих фраз со спорящими ассистентами, пока в раздевалке пыталась найти рукава у халата и хватала с полки вишневый стетоскоп. Ну а вскоре торопливый перестук ее ярко-желтых хирургических тапочек потонул в гвалте утренних коридоров.

В этот час в отделении нейрохирургии было особенно людно. Громыхали оставшиеся с ночного дежурства пустые каталки, из палаты в палату перевозилась аппаратура, повсюду раздавались приглушенные разговоры, смех и писк кардиографов. Конечно, госпиталь при университете МакГилла не замолкал круглые сутки, но в часы пересменок становился похожим на гудящую высоковольтную вышку. Под потолком каждые десять секунд оживал сонный динамик, то призывая анестезиолога в пятую операционную, то делая объявления для посетителей; между палатами бродили растерянные родственники пациентов; а в ординаторской напротив светящегося негатоскопа допивали вторую чашку кофе врачи. В общем, день набирал обороты, а вместе с ним начинала разбег обычная для резидента канитель ассистентских забот.

— Bonjour, Энн, — торопливо бросила Рене молодой медсестре, которая что-то сосредоточенно записывала в электронный журнал и одновременно прижимала к уху телефонную трубку.

Услышав приветствие, она подняла большие голубые глаза, и забранные в два веселых пучка рыжие волосы, что делали Энн похожей на милую японскую куколку, задорно качнулись.

— Ты сегодня в «вишенках»?

Энн сбросила вызов и резко перегнулась через собственный стол, чтобы внимательно рассмотреть надетую на Рене обувь. А той вместо ответа пришлось закатить глаза, чуть задрать ногу и продемонстрировать разрисованную улыбающимися мультяшными ягодами ярко-желтую пару.

— Супер! Значит, в эти сутки никто не умрет. Люблю работать в твою смену, — выдала медсестра, а затем выложила на стойку пачку разноцветных папок и вернулась к расписанию дежурств.

Иногда Рене поражалась, насколько можно быть суеверным и находить благоприятные знаки даже там, где тех от природы быть не могло. Например, эти дурацкие «вишенки», что по мнению Энн приносили удачу. Или вот забытый кем-то в ординаторской чахлый кактус. Он носил имя «Джек» и обязательно зацветал перед неделей непрерывных краниотомий. Это значило, что под конец смены всем захочется если не прыгнуть в окно, то напиться до остановки пульса, лишь бы не видеть во сне снова чьи-то мозги. Но, когда Рене уже собралась пошутить, что им срочно требовался амулет для отпугивания толпы журналистов, маятниковые двери в отделение пафосно распахнулись и пропустили рабочих. Следом за ними шел глава отделения. Он нес в руках огромный рулон со свернутым транспарантом и сосредоточенно высматривал нечто неведомое под навесным потолком, прежде чем заметил нужную нишу. Махнув рукой ушедшим вперед рабочим, руководитель что-то сказал, и уже через десять минут под удивленным взглядом ничего не понимающей Рене, через весь коридор протянулся плакат.

— «Симпозиум по неотложной хирургии в нейротравматологии», — медленно прочитала она и повернулась к стойке администратора. — Что это?

— Очевидно же. Симпозиум по хирургии. Неотложной, — машинально откликнулась Энн, пока что-то усиленно высчитывала на экране монитора, куда тыкала ручкой.

— Но почему?!

Вопрос был явно риторическим и включал в себя не столько удивление тематикой, сколько «почему именно здесь», «почему именно сегодня» и, наконец, «почему нам ничего не сказали». Однако, встретившись с укоризненным взглядом дежурной медсестры, Рене нахмурилась.

— Потому что так решило руководство, — проворчала Энн. — Иди и спроси своего наставника, например. Это он в последний момент настоял, чтобы мероприятие состоялось у нас в отделении.

— Профессор Хэмилтон знал? — Стало ясно, что день с чего-то решил пойти под откос прямо с утра. Рене озадаченно моргнула, а затем растерянно повторила: — Но почему…

— Говорят, из Монреаля прикатит какая-то суперважная шишка. И поскольку последнее выступление до обеденного перерыва закончится аккурат перед твоей операцией, то… — Энн игриво вздернула брови, а Рене застонала. — То думай сама, сколько старых маразматиков во главе с главным снобом придут плевать тебе под руки. И это я молчу про придурков с камерами, которые наверняка забудут выключить вспышки.

Черт! Унявшаяся было тревога вспыхнула снова, пробежав по спине липкой испариной, а Рене нервно отбила желтым носочком рваный ритм. Если Энн не врала, то день обещал стать сущим кошмаром. И она очень хотела бы знать, почему от неё это скрыли.

— Думаю, у профессора были очень веские аргументы, — пробормотала Рене.

— Угу, — не отрываясь от монитора, кивнула Энн.

— Ну не мог же он меня подставить… Это не в его характере. Просто абсурд!

— Угу-угу. Ты всегда веришь в лучшее, радужных единорогов и ванильных пони, — все так же скептично протянула медсестра. — Спустись на землю, Роше. Тебе осталось два года до получения лицензии. Так что пришло время показательных выступлений. А значит, все. Кыш. Иди работай и повтори там… что вы там повторяете?

— Протоколы.

— Вот. А еще не забудь про пациентов. Ночью твоего эпилептика перевезли в отделение, просил передать — его больше не тошнит.

Рене недоуменно замерла, пытаясь понять, отчего новость прозвучала столь необычно, моргнула, а потом улыбнулась так радостно, что медсестра усмехнулась в ответ.

— Он заговорил? О! Спасибо! — Она подхватила папки и перегнулась через стойку, чтобы поцеловать Энн в щеку. Та смущенно замахала рукой, словно отгоняла надоедливую муху, и вернулась к подсчету смен.

— Да я-то здесь причем. Ты же оперировала.

— За новости, Энн, — мягко ответила Рене. — Сколько бы ты ни ворчала, но ведь любишь сообщать нам хорошее.

Она весело подмигнула, а Энн притворно нахмурилась.

— Твою блаженность даже могила не исправит, — донеслось добродушное бухтение медсестры, когда Рене уже бежала по коридору. — Он в пятой!

Но это она уже видела сама, когда остановилась около бежевой двери с картой пациента в прозрачном держателе. Быстро продезинфицировав руки из диспенсера на стене, Рене коротко постучала и вошла в палату, которая уже золотилась полосами утреннего солнца.

— Bonjour, monsieur Josher!

— Ах, доктор Роше.

Полный мужчина лет сорока с опухшим из-за недавней операции лицом и перебинтованной головой попробовал сесть, но был тут же остановлен. Привычно взяв пульт, Рене приподняла спинку, а сама одной ногой подтянула поближе стоявший около двери табурет. Шум колесиков привлек внимание мистера Джошера. Он глянул вниз — туда, где обутая в желтую обувь нога уперлась в металлическую опору кровати — и удовлетворенно кивнул.

— «Вишенки».

Рене приподняла брови, отвлекаясь от чтения записей ночной смены, и взглянула на своего пациента.

— Что, простите?

Она говорила на французском с рождения, но прямо сейчас невольно засомневалась в своих языковых способностях, отчего перешла на английский.

— Вы сегодня надели «вишенки», — как ни в чем не бывало продолжил мистер Джошер, а затем указал на ее обувь. — Почитал о вас на больничном форуме… Ну и в сети, конечно. Когда разрешаешь кому-то вскроить себе череп, лучше знать об этом человеке побольше. Правда же?