Разлучница между нами (СИ) - Барских Оксана
Из-за тревог и переживаний я не могу уснуть, а ближе к полуночи слышу странный шум, словно кто-то пытается открыть дверь с той стороны. Настороженно оглядываюсь и беру в руки статуэтку – первое, что попадается под руку.
Не успеваю дойти до двери, как та распахивается, и передо мной предстает Адель.
– Ты промокла до нитки, – неловко произношу я.
За окном льет дождь, и волосы дочери висят паклями, отчего она напоминает ощипанную курицу. Она очень красивая девочка, но Тим всегда подшучивал над ней после душа – мокрые волосы облепляли голову и не скрывали лопоухости, что было ее единственным комплексом, как бы я ни приструняла сына и ни пыталась убедить ее, что торчащие ушки – ее фишка.
– Можно войти? – неуверенно спрашивает Адель.
Ее глаза покраснели, а веки опухли, словно она недавно плакала навзрыд, и мое материнское сердце дает слабину. Я отступаю, позволяя ей войти, и с тоской смотрю на нее, когда она наклоняется, чтобы снять туфли. Более нелепого наряда для такой пасмурной и дождливой погоды не найти. Короткое платье кричаще алого цвета, еле прикрывающее бедра, туфли на шпильке и маленькая сумочка, в которой не поместился бы даже мой телефон, не то что что-то посущественнее.
Несмотря на то, что Адель – моя дочь, которую я люблю безусловной материнской любовью, не нахожу сейчас в себе сил простить ее жестокость. Но обогреть и выслушать всегда готова.
– Что-то случилось? На тебя напали?
В голову вдруг запоздало лезут нехорошие мысли, от которых больно в сердце. На часах полночь, а Адель выглядит расстроенно.
– Нет, мам, кто на меня нападет?
Несмотря на браваду, дочь всхлипывает и шмыгает носом. С волос стекает вода, а на коже пробегают мурашки. Замерзла, хоть и не показывает виду. Даже зубы стучат друг об друга.
– Так, ты иди под горячий душ, полотенца гостевые знаешь где, а я пока чай заварю. Как бы не заболеть теперь.
Я подталкиваю ее к ванной на первом этаже, так как на втором спит Света, а сон в последнее время у нее чуткий. Удивительно, что не проснулась от скрежета Адель под входной дверью.
Меня запоздало трясет, пока я завариваю чай и накрываю на стол, но на ум не приходит ни одной мысли, о чем мне говорить с Адель.
Как бы я ни пыталась обелить ее, не отпускает прошлое. Когда предает муж – это можно пережить, а когда родная дочь принимает его сторону, что-то отмирает в душе безвозвратно. Ты хоть и продолжаешь ее любить той беззаветной материнской любовью, но уже не можешь открыть ей своего сердца, как раньше. Там отныне рана, которая никогда не заживет.
Я слышу шлепки ее босых ног о паркет, но не оборачиваюсь, когда она входит в кухню. Продолжаю ломать на квадратики шоколад. Оттягиваю момент, когда придется пересечься с ней взглядами,
– Меня предали, мам, – всхлипывает Адель и падает на стул. – Я не думала раньше, что это так больно. Он меня просто использовал, чтобы насолить… чтобы… Свои цели преследовал, а я, как дура, повелась, поверила, что он меня, наконец, полюбил и понял, что я его судьба.
Несмотря на мою отстраненность, в душе что-то переворачивается и отзывается болью, когда Адель шмыгает и не может удержать слезы. Неподдельные. Настоящие. Пропитанные горечью от предательства, с которым рано или поздно сталкивается каждая женщина.
Я оборачиваюсь и ставлю перед ней чашку. Присаживаюсь рядом и кладу руки на ее скрещенные на коленях пальцы. Они у нее холодные, несмотря на горячий душ. Она с детства была мерзлячкой и всё равно упрямо продолжает легко одеваться даже в холодную погоду.
Мне горько и обидно, что дочь пришла ко мне не для того, чтобы извиниться, а когда ей самой плохо. Я опускаю голову и зажмуриваюсь, чтобы самой не расплакаться из-за сложившейся ситуации, но сдерживаюсь, напоминая себе, что я должна быть сильной.
– Меня тоже предали, Адель, но как видишь, жизнь продолжается, – не нашла я ничего лучше, как сказать очевидное.
Пытаюсь намекнуть ей, что мне тоже была нужна ее поддержка, но тщетно. Эгоизм – ее вторая натура.
– Причем тут ты, мам? Ты же старая, как и отец. В вашем возрасте это уже неважно.
Ее слова меня и правда уязвляют. Мало того, что я толстая по словам Антонам, так теперь еще и старая по словам дочери.
– Ну спасибо, дочь, что в свои сорок я для тебя старуха. Вы с отцом точно родственники. Неужели ты такая же черствая, как и он, и ни капли сочувствия ко мне проявить не можешь?
Я бы, может, и сдержалась, приняла бы дочь в дом, не укорив ее в решениях, но ее святая убежденность в том, что я робот, который не может страдать, но всегда готов выслушать и поддержать. Словно не человек я вовсе. Не женщина.
– А чего ты обижаешься, мам? Вы же с отцом друг друга не любите, к чему тебе страдать? Живешь в свое удовольствие, отжала себе всё, что отец нажил за годы брака. Тебе грех жаловаться.
Она повторяет чужие слова, будто особо не задумываясь, как оскорбляет меня и ранит, и оттого мне больнее, даже ком в горле застревает, не протолкнуть.
– Не ожидала я от тебя такого, дочь, – выталкиваю из себя то, что лежит на душе, но Адель будто не слышит. Заламывает руки и стонет, опуская голову на стол.
Мы обе молчим, а потом она своим признанием лишает меня самообладания и всякого спокойствия.
– Я беременна, мам.
– От кого? – выдыхаю я, надеясь, что ее ответ будет не тем, который я с ужасом жду.
С самого детства она была влюблена только в одного человека, который не отвечал ей взаимностью. Я надеялась, что эта блажь выветрится из ее головы, но, видимо, мои надежды тщетны.
– От Марка, племянника Фаины, мам.
Во рту образовывается горечь со вкусом полыни.
Неужели Фаина подложила мою дочь под своего родственника, чтобы заручиться ее поддержкой? Или хотела испортить мне жизнь, подгадить, разбив Адель сердце и оставив ее матерью-одиночкой.
Несмотря на мою собственную обиду, я в первую очередь мать. Отправляю Адель в комнату, а сама одеваюсь и, не обращая внимания на погоду и глубокую ночь, беру такси и еду по новому адресу Фаины и Антона.
Всё это время она скрывалась за спиной Антона, делая мне гадости исподтишка, но сегодня я намерена прижучить ее к стенке и вытряхнуть всё ее дерьмо наружу.
Глава 17
Я вдавливаю палец в дверной звонок и с каким-то садистским удовольствием продолжаю жать на него, слыша, как непрекращающаяся трель терроризирует спящих в квартире.
На секунду становится жаль ребенка, ведь Тоне всего семь лет, но затем я вспоминаю ее агрессию в сторону своей дочери, и вся жалость улетучивается, как не бывало.
Поначалу мне кажется, что никого в квартире нет, но затем слышу знакомые маты Антона, который не стесняется в выражениях по поводу нежданных гостей.
Дом, в котором они купили себе жилье, имеет тонкие стены, судя по отзывам родителей одноклассников дочери, и они правы, ведь я прекрасно слышу нелицеприятные эпитеты бывшего мужа в свой адрес. И это он еще не знает, что это я стою за дверью в ожидании, когда они подойдут и откроют ее.
Он так зол, что даже не смотрит в видеоглазок, а просто проворачивает ключ и толкает дверь наружу, чуть не задев меня. Я еще пару секунд держу палец на дверной звонке, глядя в бесстыжие глаза Антона, а затем медленно опускаю руку.
– Любовницу свою позови, – грубо прошу его, не собираясь церемониться.
Приходит запоздалый страх, что если с Фаиной я справлюсь, то вот вздумай Антон распускать руки, мне придется туго, но я быстро отбрасываю эти мысли и хмурюсь, зная, что ударить меня даже в гневе он не посмеет. Знает, что тогда с ним сделает Иннокентий. А в его связях и власти он уже успел убедиться, когда остался без половины бизнеса.
– Ночь на дворе, Дина, что за выкрутасы? Мы спали, нам вставать спозаранку, а тут ты нарисовалась.
– С каких это пор ты стал разговаривать, как дед? Я не к тебе пришла, так что зови Фаину и можешь делать, что хочешь. Хотя нет, тебя наш разговор тоже касается, ты у нас просто отец года, Антон, только медали не хватает.
