Пленница - Ольга Вечная
Весело хихикаем.
- Я тогда тоже старовата: мне двадцать два скоро. Вот козлина похотливая!
Мы обе прыскаем, и начинаем смеется, а потом хохотать в полный голос. Две одинокие сплетницы, ухватившие полчаса покоя. Наша истерика тоже нервная, но вместе тем — объединяющая. Разряжающая обстановку.
- Знаешь, что? - говорит Надя, когда мы упаковываемся в халаты, готовые вернуться к работе в «Заливе Свободы». - Пошли завтра со мной в церковь.
- Куда?
- В церковь. Это самое красивое место в станице, не считая этого отеля, конечно. Шучу. Даже красивее. Я тебе все покажу.
Уходя, я бросаю взгляд в камеру, а потом, совершенно не зная зачем, показываю язык. И на всех парах старую к калитке! С красными щеками и молотящим сердцем.
Глава 14
Надя одалживает мне платок. Длинную юбку я нахожу в чемодане, и мы, чуть свет, выдвигаемся на старенькой гранте.
Прошлым вечером я набралась смелости и подошла к Алтаю. Как и в прошлый раз в это время он выгуливал собаку вдоль берега лимана, в этот раз, правда, не один, а в сопровождении пары отдыхающих. Девушка с кислотно-зелеными дредами притягивала взгляды, а её спутник, типичный айтишник лет на пятнадцать старше, добавлял их образу очарование. Интересная пара. Алтай доброжелательно рассказывал о развлечениях на курорте, в его голосе совсем не было агрессии, и я, воспользовавшись возникшей паузой, решилась обратиться с просьбой.
- В церковь? - переспросил он, насмешливо сощурившись. - Решила исповедоваться?
- Мало ли что ждет впереди. И было за плечами, - скромно потупилась я, пытаясь понять, смотрел ли он записи.
Повисла пауза. Кира гонялась за чайками, влюбленные веселились и фотографировали друг друга на фоне заката. А я думала лишь о том, что пора посмотреть ему в глаза. Возможно... с некоторой долей вероятности... если я смогу это сделать, сейчас, в эту минуту, я пойму что-то важное, новое. Узнаю. Почувствую?
И мне захотелось это сделать. Вдруг остро, до трясучки и покалывания кончиков пальцев. Я была сыта по горло неопределенностью и страхом, мне нужна была откровенность! Я ощутила себя смелой, рисковой, готовой к честному разговору и взрослым ответам. Шесть лет назад Алтай просто помог, попросив взамен не плюшки, а анонимность. Помог без условий, долгов и многоточий, ни разу не напомнил о себе, не ткнул носом, не посмеялся. И сейчас, спустя столько времени, господи, он даже пальцем меня не тронул. И это что-то должно значить, черт возьми, или я ни хрена не понимаю в этой жизни.
Целый миг я решалась. Кровь кипела в венах, сердце колотилось как перед экзаменом. Между нами звенело напряжение, я хотела спросить, что оно значит. Возможно, у Алтая были ответы. А может, я себе все придумала?
Но у меня снова не получилось поднять глаза.
Его присутствие давило ледяной глыбой, слухи о нем, как и послужной список, ставили крест на любой симпатии. Я чувствовала на языке соль моря, думала о том, что Алтай, возможно, смотрел записи, где я полуголая. В горле было слишком сухо, чтобы произнести даже звук. И я растерялась.
Алтай как будто подождал немного, потом произнес:
- Туда и обратно. Не светись.
- Спасибо! - хрипло выкрикнула я и, не поднимая глаз, посеменила в сторону холма, на котором расположен отель.
Добравшись до вершины, оглянулась: Алтай не смотрел в мою сторону, не провожал глазами. Продолжал меланхолично прогуливаться вдоль берега. Кира выплескивала дурь, бешеным галопом наматывая круги вокруг хозяина.
Я не знаю, изучил ли Алтай записи с камер, но почему-то от мысли, что да, отчаянно пекло в груди. Странно. Дико. Детская робость перед ним как будто стала чем-то большим, и чем именно — я не могла разобраться. Я просто пришла к выводу, что поход в церковь — лучшая на сегодня идея.
***
Надя по пустой ровной дороге движется на второй передаче, а я проверяю сообщения в телефоне.
Девчонки из кофейни сообщают, что скучают по мне, и, несмотря на молчание, ждут возвращения. Шлют веселые селфи, и смотрю на родные лица и быстро тру нос, который начинает щипать.
Чат с подружками из универа ломится от непрочитанных сообщений. Я умираю от любопытства узнать, что там — мы каждое утро начинали с переписки, - но делаю усилие и перемещаю его в архив. Как странно — была жизнь, и нет ее.
От сумы и тюрьмы не зарекайся. Тюрьма. Боже... Дрожь прокатывается по телу. Наша жизнь так хрупка, тоньше лишь — планы на будущее.
Свежие сообщения от папы тоже не спешу открывать, а когда делаю это - ощущаю острый виток раздражения.
«Дочка, как ты? С тобой все в порядке?»
Желание отправить ему фотографию синяков взрывается внутри атомной бомбой.
Выспавшись, я почувствовала, что разум прояснился, а обида, напротив, стала нестерпимой. Сидит на груди тяжелой скользкой жабой, душит.
Что ты хочешь, папа, чтобы я тебе написала? Что человек, которого ты называл неадекватным, и которому пророчил будущее за решеткой, пока еще меня не избил и не принудил к постели? Это тебе написать? Поднять настроение? Ты там сидишь беспокоишься, не имеют ли меня дни и ночи напролет?!
Я пятый день в заключении. Пятый, папа! И ты до сих пор ничего не сделал, чтобы вытащить меня!!
Как ты мог меня ему отдать? Как ты мог вообще рассмотреть этот вариант? Я же тоже твоя дочка.
Вдох-выдох. Вдох-выдох. Мы едем в храм Божий, надо успокоиться.
Вчера, после работы, мы с Надей, Светланой и Анатолием вместе ужинали и пили вино. Алтай ночевал на соседнем участке, я знаю это, потому что машина стояла на парковке всю ночь. Он не вмешивался. Я сама подошла, когда увидела, как спускается с холма к лиману. Я чувствовала себя лучше. И почему-то в безопасности.
Сообщения от Павла тоже не являются сюрпризом. Он требует немедленно сообщить, где я, беспокоится. Я забанила его везде, поэтому он теперь кидает рубли на банковскую карту. Мне остается лишь ждать, когда у него кончится терпение, и он напишет что-то, что можно будет использовать в доказательство его вины.
«Рада, я знаю, что тебе страшно. Скажи, где ты».
Павел, блин, желаю тебе хоть раз испытать тот же страх, что почувствовала я, обнаружив в сумке наркотики, которых хватит на десять-пятнадцать лет. Я тогда подумала — мне двадцать один, когда я выйду, будет около тридцать пяти.
Смахиваю уведомление с экрана, пишу папе: «Я
