Фатальная ошибка опера Федотова - Мария Зайцева
Дверь в один из кабинетов оперов открыта, я затаскиваю туда Захарову, захлопываю и успеваю даже провернуть ключ в замке.
Потому что я — не Карась. И пути отступления жертвы умею блокировать!МОИ ХОРОШИЕ, СКИДКА 30% НА МОЙ НЕБОЛЬШОЙ, НО ОЧЕНЬ ГОРЯЧИЙ РОМАНЯ ПРОСТО ИГРАЮ...ТУТ У НАС ВСЕ НЕПРОСТО, НО ОСТРО С ПЕРВОЙ ЖЕ ГЛАВЫ!
Глава 14
— Сучка ты, Захарова, просто сучка, — рычу я, прижимая мелкую дрянь собою к двери и придерживая для верности за горло. Не сильно, но так, чтоб не рванулась внезапно.
Но Захарова и не рвется.
Она уже пришла в себя и теперь не брыкается, стоит, тяжело дыша и чуть вытянувшись стрункой по полотну двери, задирает подбородок и смотрит на меня.
В глаза.
И сейчас ее обычно наивные голубые озера приобретают свое натуральное выражение. Естественное.
Наглое, вызывающее, жесткое.
Только со мной она себе позволяет такое, для всех остальных мудаков в мире привычно маскируясь под беззащитную няшку.
Один я в курсе, что эта няшка, если зазеваешься, откусит лапу по локоть. Что зубы у нее крокодильи и хватка бульдожья.
Если зацепилась, хер стряхнешь с жопы!
— Что случилось, начальничек? — блатная усмешка на ангельском личике смотрится чужеродно… Но ей идет. Нутро сразу показывает. — Какие-то вопросы?
— Тон сбавь, — рычу я, посильнее сжимая клешню на шее и решительно пресекая попытки мозга обратить внимание на то, какая у нее кожа там нежная… Пиздец… Если куснуть, будет след. Надо проверить… Захарова усмехается еще шире, и я прихожу в себя, перехватываю оба запястья нахалки у груди, держу, прекрасно зная, что эта дрянь не упустит случая полоснуть меня по харе ногтями, — какого хера концерт устроила?
— Я? — ресницы распахитваются шире, взгляд наивно-кукольный, игрушечный прямо, голосок такой нежненький, словно у тяночки из порно, — о чем вы, товарищ капитан? Я всего лишь разговаривала с вышестоящим начальством… Я так рада, что буду у вас работать, ах, так счастлива…
— Так счастлива, что чуть на колени перед Карасем не упала, да? — я несу бред, сам понимаю, но тормознуть не могу, все бурлит во мне, все через край! — еще немного и упала бы, да?
— Не понимаю, о чем вы, товарищ капитан… Но я всегда подчиняюсь приказам вышестоящего начальства…
И глазками своими — хренакс — прямо в печень… И ресницами — хлоп — и в голове мутнеет мгновенно.
Держу ее, не в силах отступить, разжать пальцы, хотя давно это надо сделать. Она не сопротивляется же… Совсем… На колени бы упала перед вышестоящим… Убью, блять!
Наверно, мое отчетливое желание прибить ее на месте, отражается во взгляде, потому что Захарова меняется в лице и… И облизывает в волнении губы.
И мне настает пиздец.
Сдерживаемая с диким напрягом все это время пружина наконец-то лопается, и я теряю полностью рассудок.
Только этим, полной потерей человеческой сущности, я могу объяснить то, что происходит дальше.
Потому что, вместо того, чтоб отпустить эту ядовитую дрянь и забыть про нее навсегда, я со стоном мученика вжимаюсь в ее губы жадным, безумным совершенно поцелуем!
И в ту же секунду ощущаю, как все звезды в небе ко мне летят! Чтоб перед глазами вспыхнуть! В голове от них становится ослепительно светло, словно от взрыва сверхновой, я сжимаю Захарову сразу везде, с упоением кусаю, целую, вылизываю послушно распахнувшиеся под диким напором губы, не желая даже думать о том, что Захарова может быть этому не рада. Потому что похер мне на ее радость! У меня сил уже нет это все терпеть! Сдерживаться! Сжимать внутри эту пружину!
Нет сил!
Не знаю, что бы я делал, если б Захарова сейчас выразила мне свое четкое и однозначное “нет”.
Тупо думать, что способен на насилие, но… Но, блять, ничего не могу гарантировать! Раньше — мог! Но не сейчас. Только не с этой бесячей дрянью!
К счастью, Захарова не собирается мне препятствовать. Она, в первое мгновение оторопев от моего напора, вскоре принимает правила игры и даже переигрывает своего учителя! То есть, меня!
Целует жарче, подается вперед со стоном, сладким таким, мучительным, от которого все внутри вибрирует в предвкушении того, что будет. Обязательно будет. Прямо сейчас будет!
Торопясь, задираю форменную юбку на талию, провожу пальцами по белью… И все внутри ликует. Мокрая же. Хочет. Бля-а-адь… Разорву ее сейчас! Точно разорву! Только…
Скольжу ладонями выше, жадно обхватывая самые охеренные в мире титьки, едва помещающиеся в ладонь, тяжелые, полновесные… И на это надо посмотреть! Срочно!
Дергаю форменную блузу, едва не срывая пуговицы, и Захарова перехватывает мои ладони:
— Подожди… Подожди… Я сама, сама…
И действительно быстро расстегивает кнопки на груди, распахивает полы рубашки… И у меня захватывает дух. Потому что, упакованная в простенькое гладкое белье, ее грудь невозможно, нереально хороша! Словно два холма сладчайшей, белейшей, пышнейшей сахарной ваты… Ох, я их сейчас оближу!
И облизываю, и сжимаю, и глажу, рыча от возбуждения и кайфа.
Моё, моё, всё моё, блять! Никому не отдам! Никому!
Кладу ладони на задницу Захаровой, подкидываю вверх, заставляя обнять себя ногами, чтоб удобней было.
В кабинете оперов дивана нет, только два стола и стулья, на которые опасно для жизни садиться. И уж сексом точно нельзя заниматься на них, неоднократно проверено и даже не мною.
Так что лучше у двери. Стоя. Ничего, мы не гордые. Тут начнем, дома продолжим.
Потеряв раз и навсегда тормоза по отношению к Захаровой, я понимаю, что теперь хер с нее слезу, пока не наиграюсь, пока полностью не вымещу на ней весь свой дичайший полугодовой недотрах, состояние перманентного стояка в ее сторону и свои дикие мысли на эту тему. А! Еще гребанные потные сны, утерянную окончательно честь офицера и положенный полноценный хер на свое мужское слово не трогать эту дрянь ни при каких обстоятельствах.
За все проебанное достоинство мне необходима теперь компенсация. Качественная, мать ее.
И потому Захарова попала.
Она, кажется, и сама понимает, насколько попала, особенно, когда видит,
