Вернувший к свету - Наталия Романова
Я распахнула дверь, прошла в дом, окинув взглядом привычный интерьер. Здесь ничего не менялось годами, десятилетиями даже. Несовременная мебель и идеальный порядок в каждом, самом укромном уголке дома – вот что я видела.
– Мама, – завизжал Кирюшка, бросившись мне на шею.
Я же вцепилась со всей силы в собственного ребёнка, кажется, только в тот момент поняв до самого конца, что он жив. Цел и невредим. Маленькие горячие ладошки обхватывали мою шею, а я прижимала к себе маленькое тельце трёхлетнего мальчика и не могла сдержать слёз. Как же невозможно я скучала! В то мгновение все мои заботы, переживания из-за Лёши отлетели с космической скоростью на сто пятый план.
Как мне вообще пришло в голову волноваться из-за Алексея? Насупленно молчать в трубку, когда он перезвонил мне утром. Угрюмо и односложно отвечать на вопросы, только потому, что не знала, что именно сказать. Упорно скрывать слёзы в голосе.
Со мной рядом был человечек. Единственный, кто занимал моё сердце, имел значение, чья ценность была безусловна. Мой сын, любимый мальчик, которого всего несколько месяцев назад я могла потерять навсегда. Вот что было важно, вот о ком я должна была думать, а не о враче с волшебными руками, который спас мне жизнь, а потом несколько раз со мной переспал.
Родители суетились, особенно мама. Она сильно сдала с того времени, когда я видела её последний раз. Инсульт оставил заметные следы во внешности. Мама волочила ногу, неуверенно управляла рукой. Лицо тоже изменилось, помимо того, что заметно осунулось, был виден парез на одну сторону. Пусть лёгкий, но он был, и это необходимо исправить.
Отец же, напротив, выглядел лучше, чем когда приходил последний раз ко мне в больницу. Расправил плечи, немного набрал вес, бледная кожа приобрела здоровый оттенок. Было видно, что былая крепость возвращается к нему.
К моему удивлению, в зале, возле стены, стояла наряженая маленькая ёлка. Постарались ради внука. У нас не принято было отмечать новый год, всегда праздновали Рождество. В детстве, совсем маленькая, я просила устроить праздник, какой устраивали некоторым моим одноклассникам. Став взрослее, поняла, что придётся довольствоваться ёлками в школе и местном доме культуры, когда тот ещё работал. Внуку же пошли навстречу, поставили лесную красавицу и ежедневно подкладывали под неё подарки от Деда Мороза.
Остаток дня Кирюша не слезал с моих рук, родители тоже не отходила от меня. Мама всё время пыталась накормить, поставила на стол сметану для постных щей, что в Рождественский пост удивляло. Не само наличие скоромнойcontentnotes0.html#n_1 пищи – трёхлетний ребёнок не может соблюдать пост в полной мере, – а то, что предложили мне.
С семи лет я держала любой пост вместе с родителями, независимо от того, считала нужным или нет. Поначалу не выдерживала, ела скоромное в школьной столовой. Например, отказ от казавшихся мне неземной пищей сосисок был для меня недостижимым проявлением силы воли.
С возрастом привыкла, принимала как должное. Так жила большая часть моего окружения. Другая часть тысячного посёлка не придерживалась подобных убеждений. Дети этих двух половин не общались тесно, каждый держался своей компании вне школы, а став взрослыми, понимали особенности друг друга. Жить-то приходилось бок о бок, одними заботами и нуждами, которых в скромном сельском быту хватало с избытком.
Уехав в город, к ужасу и осуждению родителей, я быстро забыла заветы предков. Отринула многовековую религию, постулаты, по которым должна была жить. Но каждый раз, возвращаясь домой, я отчётливо понимала, что в доме родителей нужно придерживаться прописанных раз и навсегда правил, введённых нашими пращурами тысячу лет назад.
Отец неодобрительно кашлянул, глядя на сметану, потом вышел куда-то, вернулся же со словами:
– Тама курицу зарубил, приготовь чего, мать.
Мы сидели до ночи, разговаривали, разговаривали, разговаривали и не могли наговориться. В основном спорили о моём дальнейшем житье-бытье, нуждах Кирюши и лечении мамы. Я принимала все доводы родителей, особенно отца. Сущая глупость срывать ребёнка среди зимы, волочь в другой климат, в огромный город, напичканный аллергенами, пестицидами, выхлопными газами, второпях знакомить с няней и буквально на следующей день выходить на стажировку с двенадцатичасовым рабочим днём.
Пусть няня была с отличными рекомендациями, проверенная не одним работодателем, сути, что она посторонний человек для Кирюши, это не меняло. А садик? Садик – всегда болезни. Сдалась мне эта социализация ребёнка. Кирюшке всего три с половиной года, за свою жизнь социализируется по самую макушку. Только-только мальчонка перестал вскакивать ночами, заходиться в истеричном плаче…
Я всё понимала, но… просто не могла больше жить без своего ребёнка. Любые проблемы решаемы, а ждать лета, поступать так, как подсказывает здравый смысл и логика, я не могла. Сын – источник силы, единственное, ради чего я выжила и почему собиралась жить дальше. Представлять его вдалеке от себя ещё на полгода я не могла и не собиралась.
Новый год был на следующий день, отмечать его мы не стали, несмотря на то, что мама начала суетиться с утра. У меня не было настроения праздновать, я хотела побыть в тишине, привести мысли и чувства в порядок.
Каждый раз, когда вспоминала о Лёше, комок подкатывал к горлу. Когда же он успел пробраться в мою жизнь и главное – в сердце? Почему я позволила? И как мне теперь выбираться из этого?
То и дело перед глазами возникала картинка того, как девочка несётся навстречу моему Лёше – приставка «мой» возникла как-то вдруг, сама собой, – потом подходит женщина, в отличие от меня – без внешних изъянов, и целует его. Целует. А дочка крепко обнимает, прижимается детской щёчкой к лицу отца, что-то эмоционально рассказывает, весело размахивая розовым монстром.
Я пережила много разочарований и это должна была пережить. Обязана. У меня не было другого выхода, никакого варианта – только пережить, перешагнуть и отправиться в свою новую самостоятельную жизнь. Не счастливую для меня, как женщины, в этой ипостаси я умерла, меня не существовало, но сытой и довольной для моего ребёнка.
Спать я легла вместе с Кирюшей, в обнимку. В девять вечера мы оба закрыли глаза. Проснулась я позже, от полуденных лучей солнца, которые как в детстве скользили по лицу. Кирюша сидел на вязаном ковре у кровати, играл с новым пластмассовым трактором, стараясь тарахтеть потише, но то и дело срывался на довольный визг.
А потом в мою детскую спальню вошёл отец, потоптался на пороге, крякнул смущённо и сказал:
– Выходи, приехали к тебе.
– Кто? – потянулась я, в уме лениво перебирая, кто мог ко мне заявиться.
Кто-то из бывших одноклассников, решивших в новогодние праздники навестить родителей? Подружка детства, случайно заскочившая на огонёк? Я никому не говорила, что приехала, попросту не хотела терять время на общение с посторонними, давно ставшими мне чужими людьми, но деревня есть деревня. Ничто не останется без внимания, ни одно движение не останется незамеченным. Часто люди знают о тебе то, что ты не ведаешь. Разговоры и сплетни не стоит даже пытаться остановить.
Встала, одёрнула хлопковую ночную сорочку, засунула ноги в войлочные тапочки, закуталась в огромную кружевную шаль и отправилась к выходу, встречать гостью. Если бы это был гость, отец остановил бы меня. Сколько бы ни было мне лет, какой бы мирской жизнью я не жила, показаться перед мужчиной в ночной сорочке и с непокрытой головой я не могла. Во всяком случае, на виду у отца.
– Доктор твой, – сказал отец непонятным тоном, когда я выплыла в зал.
В дверях действительно стоял Алексей Викторович Демидов – мой врач, спасший мне жизнь. В куртке-парке, с непокрытой головой, с интересом оглядывающий жильё моих родителей. Мама сидела на стуле, положив ладони на колени, и во все глаза смотрела
