Вернувший к свету - Наталия Романова
Конечно же не написала. Не посчитала нужным устраивать разборки. Случилось то, что должно было случиться – наши дороги разошлись. Это оказалось больно, но совершенно точно не смертельно. Говорят, всё, что не убивает, делает нас сильнее. Что ж, я стала сильнее на одно разочарование. Крошечное, если отбросить шелуху в виде женских переживаний.
Мы взрослые люди, единственное, что произошло между нами – это секс. Просто секс, ничего личного. Никаких привязанностей, обещаний, планов на жизнь. Секс. Не так и плохо для болезненного уродца.
И всё-таки мне было больно, обидно, к глазам подступали горькие слёзы, которые я сдерживала изо всех сил. Плакать я не собиралась.
«Всё хорошо. Экзамены сдала. Улетаю домой за сыном», – написала я нейтральный ответ. Показывать обиду, на которую не имела права, я не стала. Зачем?
«Когда? Я провожу», – пришел ответ.
«Прямо сейчас», – набрала я быстро, толкнув вперёд сумку ручной клади.
Подошла моя очередь на посадку. Протянула посадочный талон милой стюардессе, молоденькой, красивой, наверное, такой, какой я была когда-то… Жалко, что и это создание неминуемо подстерегают женские разочарования.
Тут же зазвонил телефон, и даже не глядя на экран, я могла уверенно сказать, кто звонит. Прошла в телескопический трап и только тогда, уже после второго звонка, ответила.
– Ты не говорила, что улетаешь сегодня, – с заметным упрёком проговорил Лёша.
– Так получилось, – постаралась я ответить ровным голосом.
Накатившая обида мешала говорить беззаботно. Обида на успевшего каким-то чудом стать родным человека теснила грудь. Подкатившие к горлу слёзы заставили глухо кашлянуть, сдавило горло. Я посмотрела перед собой, подхватила сумку и двинулась по «рукаву» в самолёт. За окнами стелилась позёмка, на фоне ночи кружился крупный, редкий снег в свете ярких софитов аэропорта.
– Люба, что случилось? – обеспокоенно сказал Лёша.
– Ничего. Я лечу домой за сыном, – повторила я, изо всех сил борясь с собственным дрожащим голосом.
– Я думал, ты скажешь заранее, и я провожу тебя.
– А я думала, что ты заранее расскажешь о своей дочери, – отрезала я и нажала сброс.
На повторные звонки я не ответила, хоть и была такая возможность. Пассажиры гудели, переговаривались между собой, кто-то радостно предвкушал полёт, встречу с родственниками, кто-то тревожно озирался по сторонам. Некоторые делали селфи, отправляли близким, друзьям. Я же просто отключила телефон.
У меня не было родных, которые бы интересовались, где я нахожусь, куда и насколько лечу. Кроме родителей и сына, но им звонить было поздно, даже когда я только купила билет. Сейчас же у них время летело к рассвету – самый сон.
Не было друзей. Все мои друзья остались в прошлом. В настоящем я не стремилась обзаводиться новыми. Возможно ли это к тридцати годам? Я сомневалась и проверять собственную теорию совершенно не хотела.
И не было близких… Больше не было. Единственный за последние годы человек, которого я причислила вопреки голосу разума к близким, меня обманул…
Несмотря на усталость, как физическую, так и моральную, я не смогла уснуть. Таращилась воспалёнными глазами в полутьму, освещаемую тусклыми лампами. В основном люди спали, с трудом пристроившись на узких, тесных креслах. Рядом со мной дремал высокий мужчина, держа за руку маленькую девочку, лет четырёх-пяти. Та облокотилась на плечо папы – это был именно папа, я невольно стала свидетельницей их разговора, – и обнимала рукой розового монстра, точно такого же, как несла дочь Лёши. Мирная, идиллическая картина, заставляющая меня снова и снова вспоминать и думать.
На что я обиделась на самом деле? Что обидело меня настолько, что я бросила трубку, подобно истеричной школьнице, которую мальчик не поздравил с первым днём весны.
Алексею за тридцать лет. Он был женат, наличие у него ребёнка логично. Нормально. Когда-то, в прошлой жизни, я не представляла семью без детей, видимо, его жена или сам Лёша думали так же. Ведь это объяснимое желание – родить ребёнка. Почему я не задумалась над этим, когда он рассказал, что был женат?
В самом ребёнке, милой девчушке, которую я видела, не было и не могло быть ничего ужасного, отталкивающего. Просто ребёнок, точно такой же, как спящая рядом девочка или Кирюша, или сотни других ребятишек.
Дело в том, что женщина, которая вела дочку Лёшу, поцеловала его в любезно подставленную щёку? Это могла быть родственница, двоюродная сестра, подруга детства. Кто угодно. Однако, та самая женская интуиция, которую невозможно погасить, подсказывала мне, что женщина в пуховике – бывшая жена… Бывшая ли?
Случается, что люди после развода остаются в хороших отношениях, порой дружеских, но поцелуй при встрече – другой уровень близости, далёкий от понятия «бывшая» или «бывший». Я представить не могла, чтобы увидев Илью, захотела его поцеловать. Моё желание при единственной встрече после развода было убежать, и только невозможность самостоятельно встать с больничной койки и демонстративно маячивший в дверях знакомый не позволили мне скатиться в банальную истерику.
Ревность. Выходит, во мне говорила ревность. Чувство, на которое я не имела никакого права.
Мы свободные люди, между нами был только секс, напомнила я себе, чтобы придушить гадюку, которая продолжала меня душить, подпуская понемногу яд в кровь. Позволить себе страдать из-за мужчины я не могла. Не собиралась это делать. У меня были планы на новую жизнь, ворох нерешённых проблем и желание начать всё с начала.
А Лёша… что ж, я была готова оставить его в прошлом, перешагнуть через собственную обиду, как через нечто неважное, незначительное. Дурное. Именно к такому выводу я пришла сидя в гулкой тишине авиасалона.
Сибирь встретила крепким морозом. Я куталась в свой куцый пуховичок, с тоской вспоминая шубу. Она осталась на хранении у приятельницы, как и другие вещи, за которыми я собиралась приехать, как только устроюсь. Снимать квартиру, даже комнату только для того, чтобы хранить пожитки, было неразумным расточительством. Везти к родителям – значило нарваться на очередной неприятный разговор, а волочь с собой зимние вещи в разгар осени не имело смысла – была вероятность, что ничего бы с моим переездом не вышло… А ведь почти так и случилось.
Отец сказал, что забрал мои коробки. Съездил в неизвестный ему город, спасибо соседям, помогли. Только шуба, припрятанная где-то в шкафу в таёжном посёлке, не могла согреть, как и мысли о ней. Перчатки совсем не защищали пальцы, шапка, даже с накинутым капюшоном, не спасала от пробирающего до костей холода. Как же быстро я привыкла к другому климату.
Зато радовало солнце и высокое, ярко-голубое небо. Утро было настолько ярким, что я опешила с непривычки, поняв вдруг, чего мне невыносимо не хватало на новом месте жительства – солнечного света. Не тепла, климат в который я перебралась, был значительно мягче, а именно света и снега.
Мне повезло с поездом, что должен был довезти меня в райцентр, а там до родного посёлка оставалось каких-то сто километров. Он немного задерживался, поэтому мне удалось заскочить буквально в «последний вагон», и уже после обеда я вышла на перроне знакомой станции. Автобус привычно не ходил, к этому я была готова, добралась на такси прямо к родительскому дому и с замиранием сердца направилась от закрытой на «вертушку» калитки к крыльцу.
Всё привычное, родное с детства. Хруст снега, запах мороза, еле слышимый, но отчётливо знакомый аромат тайги, перебранка дворовых псов, изредка раздающиеся голоса домашнего скота.
Кирпичный, добротный дом с крепкими деревянными рамами – современные стеклопакеты отец не признавал, даже когда у него появилась возможность заменить то, что он сделал своими руками – высокое крыльцо, надёжная дверь.
Тёплые сени, где принято раздеваться перед тем, как войти в дом. Деревянные вешалки для вещей, подставки для обуви. Лавка вдоль стены, где привычно стояли обязательно закрытые крышками вёдра с водой.
Водопровод и прочие удобства в доме были всегда, включая скромную ванную комнату,
