Когда не все дома (СИ) - Болдина Мария

Половцов пришёл со своим традиционным визитом за час до ужина. Муж Ястребовой к тому времени уже ушёл, а сама Ольга, сидя на кровати, раскладывала какой-то хитрый пасьянс из распечаток, заполненных плотными столбиками цифр. Она деликатно делала вид, что не слушает и не слышит, да и разговор, как обычно, был ни о чём и обо всём на свете: от школьных воспоминаний до блюд китайской кухни, — и на упоминании о жареных шелкопрядах Вике снова стало нехорошо. Алексей спешно достал из тумбочки лимон, отрезал от него небольшую «горбушку», подал Вике, потом выдвинул из-под кровати тазик, предусмотрительно оставленный там санитаркой, сходил, намочил полотенце, повесил его рядышком на спинку стула, пояснил:

— На всякий случай…

Вика со смущением следила за этими манипуляциями. Рыцарь. Как и полагается, без страха и упрека. Осталось ему только встать на одно колено и склонить голову в поклоне. И тут Алексей, словно подслушав её мысли, опустился на корточки рядом стазиком, оперся локтями на край кровати и тревожно заглянул в лицо своей даме сердца:

— Что-то ещё? Помочь?

Вика крепко стиснула в зубах лимонную корку. Этот фрукт тоже был запрещён врачом к употреблению, но кислота, до крови разъедающая губы и дёсны, спасала от тошноты. С трудом сглотнув, Виктория пробормотала сквозь зубы и лимон:

— Алекс, уйди, а.

Половцову было её очень жалко, Вика лежала бледная, со страдальчески сведёнными бровями. Он легко поднялся, пододвинул стул с полотенцем поближе к кровати и вышел, пообещав на прощание сразу три вещи: прислать дежурную медсестру, позвонить перед отбоем и прийти завтра. Что делать с этим паладином, Вика не знала.

Когда дурнота прошла, а Ольга сложила свою бумажную работу на подоконнике аккуратной стопочкой, они решили поужинать вместе. Виктории, как лежачей больной, поднос принесли, а Ольга за своей порцией сходила к раздаче. Правильная и пресная больничная еда, сдобренная домашними вкусностями, в компании пошла гораздо веселее, чем все предыдущие дни, откуда-то появился аппетит. Когда дело дошло до компота, Вика ожила, на щеках появился румянец. Здесь тоже пришлось перейти на ты, глупо выкать друг другу, лёжа на сохранении и обсуждая традиционные заботы всех «сумчатых», как со смехом обозвала пациенток их отделения Оля.

Удивительный выверт человеческих взаимоотношений: чувства и мысли, которые скрываешь от тех, что роднее некуда, вдруг выложишь в купе поезда или в больничной палате и останешься перед чужаком, точно голый. Душа — без одежды, когда видно каждое её движение, каждый скрытый полезными привычками и правильным воспитанием дефект, и даже совсем неприглядные болячки окажутся на виду, протяни руку, если не брезгуешь, и дотронешься. И, бывает, случается чудо: откровенный разговор и прикосновение чужого слова, взгляда исцеляют душевные боли, раны перестают кровоточить, отшелушивается наросшая за годы скрытых страданий короста — тогда душа оживает и, встрепенувшись, белой птицей летит к счастью, к мечте, откуда только силы берутся.

И Виктория неожиданно открылась не маме и не штатному психологу больницы, периодически навещавшему пациенток, а этой новой подруге. Рассказала и про звонок феи Динь-Динь, и про беременность, о которой по нелепому стечению обстоятельств муж, наверное, уже узнал, и узнал не от неё, про свекровь, прознавшую о Половцове и о "скрываемой" от мужа беременности, сложившую два и два и явившуюсяся навестить Вику с кучей претензий и пакетом мандаринов.

— Как это? Ничего не поняла! То есть Алекс — это не муж? И не… — Ольга замялась, подбирая подходящее случаю слово. Любовник, сказанное в глаза новой подруге, бледно-серой тенью лежащей на больничной койке, показалось грубоватым и превращало жизнь в пошлый анекдот, от словечка возлюбленный веяло пафосом. Ну, и как назвать мужчину, пытающегося окружить беременную женщину трогательной заботой?

— Он просто знакомый, — с нажимом произнесла Вика.

Ольга, услышав выданную Половцову характеристику, состроила смешную мордашку.

— Просто знакомый, который делает вид, что влюблён, — в ответ на пантомиму уточнила Вика.

— Переигрывает, — вынесла Оля свой вердикт.

— Считаешь? Да… Тоже думаю, что для первой юношеской влюблённости он староват.

— Ну, у некоторых это безумие каждый раз как в первый. Знаешь, есть у нас в администрации завода один экземпляр…

Вика почти не вслушивалась в ворох чужих сплетен, своей неразберихи хватало.

— Значит, это не Алексова маман приходила к тебе ругаться матом? — вернула Ольга собеседницу из внутреннего мира в реал.

— Нет, — улыбнулась Виктория, в интерпретации Ольги ситуация уже не казалась страшной и болезненной, она стала смешной.

— Тогда мне он нравится.

— Кто? — не сразу сообразила Вика.

— Твой Алекс.

— Бери, — легко согласилась Виктория.

— У меня муж и я его люблю, — отказалась от щедрого предложения Ольга.

Виктории хотелось ответить, что у неё тоже муж, но пришлось остановиться. Муж-то у неё есть, но этот конкретный муж есть не только у неё. Сколько их, таких как она и докопавшаяся до правды Дина? В каждом порту? До этого дня Вика ещё сомневалась, корила себя за недоверие, за страх перед откровенным разговором с тем, с кем прожила больше десяти лет. Сегодня Оксана Михайловна сначала испуганным молчанием в ответ на незатейливый вопрос, потом дикими обвинениями и неприкрытой злостью подтвердила все подозрения, теперь можно твёрдо и уверенно сказать: мужа у неё нет, всё, точка.

А Половцов есть. Непонятно пока, зачем он ей. Неизвестно, что будет дальше. Но Виктория решила, что зря она так разбрасывается. Любовь, даже и чужая, она, как ягода-земляника: если рассыплешь, то обратно как было не соберёшь, больше половины перемнёшь и растеряешь.

О новогодье

На Новый год новой Викиной подруге удалось отпроситься домой. Ольга, действительно, чувствовала себя прекрасно, считала родных, сдувающих с неё пылинки, перестраховщиками и не боялась ни токсикоза, ни осложнений, ни далёких пока родов.

Саму Вику врачи постельный режим просили не нарушать и праздничную ночь провести подальше от шумных компаний, фейерверков и даже детских хороводов. Она без возражений и сожалений осталась в больнице. В этом году душа праздника не просила, душа просила покоя. Но покой, как писал поэт, нам только снится. Викторию, задремавшую после обеда, разбудили гости. В больничную палату торжественно вошла Кристина. В руках дочь несла ёлку, обмотанную бечёвкой, живую, душистую, небольшую, росточком ровнёхонько с саму Кристину, что называется, метр с кепкой.

— Сегодня постоит, а завтра заберём, чтобы не ругались, — объяснила девочка.

Елизавета Павловна вошла следом за внучкой с коробкой новогодних игрушек, сообщила:

— Салаты и пельмени я вручила твоему Половцову, обещал привезти. А ёлку ему твоя дочь не доверила. Он, кстати, просил передать, что сегодня дежурит, но на полчасика заглянет обязательно.

«Вот как! И тут Алекс числится за мной, и даже наравне с Кристиной. Дочь моя и Половцов тоже мой», — удивилась Вика, но спорить не стала, возражать в такой ситуации — верный способ погореть. Все только ещё больше уверятся в том, чего и в помине нет.

— А нам разрешили с тобой посидеть до утра, но при условии, что мы не будем пить и дебоширить, — продолжала рассказывать о своих планах Викина мама. — До утра мы, конечно, не просидим, не те люди, а устанем — приляжем. Кровать есть, плед и подушка у нас свои, соседка твоя, думаю, до завтрашнего обеда не покажется.

Виктория была рада своим и благодарна врачу, позволившему нарушение режима. Она вроде бы и привыкла к палате и больничным строгостям, но остаться сегодня вечером одной, лежать и смотреть в потолок или экран… Новый год всё-таки.

Вечер по всем прогнозам должен был стать тихим и благообразным, но Кристина взялась самостоятельно устанавливать ёлку. Сборная металлическая крестовина в её руках превратилась в шаткую, люфтующую в каждом сочленении конструкцию, похожую на уменьшенную копию злобного пришельца из фильма ужасов.