Когда не все дома (СИ) - Болдина Мария

Но… хм… Алекс (когда же она, наконец, привыкнет, называть его по имени!) ухаживал так настойчиво, в то же время, не переходя тонкую черту «приличий», которую Виктория провела между ними. Он не лез с объятиями и поцелуями, даже не заговаривал о будущем, крайне редко позволял себе нарушать её личное пространство, держал дистанцию. Может быть, поэтому каждое его прикосновение обжигало.

К тому же совершенно не вписывалось в привычные рамки отношение строгой Елизаветы Павловны к творящемуся у неё на глазах безобразию. Взгляды на семейную жизнь у мамы Виктории были безнадёжно устаревшими и незыблемыми. Все сексуальные революции и провозглашённые свободы ничего в её правилах, восходящих, как казалось Виктории, ещё к «Домострою», изменить не смогли. Она с трудом смирилась с Вадимом и с тем, что у дочери нет штампа в паспорте, смягчилась только после рождения внучки. Теперь же, сталкиваясь с Половцовым в больничных коридорах, она мило отвечала на его приветствия, улыбалась и даже иногда останавливалась поболтать. Оборону держала только Кристина: сквозь зубы еле слышно шептала «здрасть», демонстративно отворачивалась, гордо вскидывая подбородок. Наверное, если бы Виктория взяла с неё пример, Алексей Половцов очень скоро бы отступился, не стал бы навязываться.

Тридцатого декабря ударили морозы и в этот же день в палату к Вике вопросительными шагами, делая остановку после каждого продвижения, вошла Оксана Михайловна.

— Здравствуй, Вика.

«Надо же, и эта тоже просочилась в больницу неизвестно как, минуя список посетителей», — в очередной раз удивилась Виктория и, как положено примерной невестке, поздоровалась и кое-как улыбнулась.

— Я тут к подруге зашла, потом к тебе решила заглянуть, — верно расшифровав немой вопрос в глазах хозяйки палаты, объяснила посетительница.

Правильно, пропускной пункт внизу, а между этажами сторожей не поставишь. Пришла в одно отделение — оказалась в другом.

— Викуся, как ты тут, умница наша.

Вика поёжилась, услышав, как чужая ей женщина называет её детским домашним именем. Раньше такого за Оксаной Михайловной не водилось.

— Вика, — вновь вернулась к прежнему обращению пожилая женщина, очевидно, тоже почувствовав фальшь в своём сюсюканье, — может, расскажешь, как дела-то твои?

— Ну, какие дела, Оксана Михайловна? Вот, — Виктория развела руками, — две недели уже лежу, стараюсь не вставать. А Вы проходите, присаживайтесь. Как у Вас дела?

Вежливость давалась легко, а особой теплоты между Викторией и матерью Вадима никогда и не было. Посетительница села на стул, порылась в своей объёмной сумке, вытащила оттуда пакет с мандаринами и коробку дорогих конфет, пристроила их пока у себя на коленях. Вика улыбнулась и поблагодарила, слова её звучали сухо и неискренне и, и, конечно, вовсе не потому, что крохотный холодильничек в палате ломился от оранжевых фруктов: мандаринов, апельсинов, хурмы.

Запрещённые врачом витаминно-аллергенные продукты посетители несли ей центнерами, если не тоннами. Виктория раздавала цитрусовые медсёстрам и санитаркам, загружала конфеты в рюкзачок дочке для друзей и подружек, всерьёз подумывала о том, чтобы собрать посылку гуманитарной помощи, но пока не определилась с адресатом. Однако фруктово-шоколадные запасы пополнялись быстрее, чем расходились.

— Что случилось, Вика? — Оксане Михайловне надоело ходить вокруг да около, — Вадим говорит, ты на его звонки не отвечаешь?

Вика по-прежнему не была готова к разговору ни с Вадимом, ни, тем более, с его родственниками. Но разговор сегодня сам пришёл к ней в изысканном кашемировом свитере, с руками, унизанными дорогими кольцами, демонстрируя все свои 3D-преимущества: достаток, довольство, доброжелательность. Тошнотворную горечь этот разговор надеялся сгладить её любимыми конфетами в золотистых фантиках. И как прикажете поступить? Сделать вид, что ничего не произошло и она, как верная Пенелопа, по-прежнему ждёт своего мореплавателя из дального путешествия, а все странности списать на капризы беременной женщины? Врать, что-то придумывая на ходу? Отмалчиваться? Устроить скандал и выплеснуть все подозрения, весь страх, скопившийся в душе за эти дни?

— Оксана Михайловна, милая, — Виктория тоже добавила сахара в голос, как это сделала недавно её собеседница, — может быть, Вы мне расскажете о Дине?

Чужое имя, на которое все эти зимние недели даже в мыслях было наложено табу, обожгло гортань. У Виктории перехватило горло, она закашлялась, но не отвела взгляда, пристально изучая выражение лица той, что сидела напротив. И Оксана Михайловна смутилась, лицо у неё пошло красными пятнами, а руки стали лихорадочно перебирать мандарины в пакете. В палате надолго повисла тишина, потому что, как казалось Виктории, говорить больше было не о чем. Но неожиданно у её собеседницы слова нашлись:

— И вот этот твой бурный роман и беременность неизвестно от кого — это твоя месть мужу, я правильно понимаю!? Ты хоть подумала, какой пример дочери подаёшь? Вот уж от кого-кого, а от тебя такого я не ожидала, ведёшь себя как …! — и Оксана Михайловна громко и чётко припечатала Викторию грязной базарной бранью.

Слова эти знают все, но каждый использует их на свой лад. Кто-то не употребляет их никогда, кто-то даже думает исключительно нецензурно, а отдельные личности ругаются редко, но метко. Оксана Михайловна была именно из последних, и слова её попали в цель. Сначала Вике показалось, что сердце у неё остановилось, потом оно понеслось диким галопом и стук его отдавался в горле, в висках и, самое страшное, в животе.

В этот момент дверь в палату распахнулась, порог стремительно переступила девушка с голубыми глазами и фиолетовыми волосами, за ней шла санитарка со стопкой белья, и замыкал шествие высокий худощавый парень с большой дорожной сумкой.

Видно было, что Оксана Михайловна хотела добавить что-то ещё, но, взглянув на вошедших, осеклась, поднялась со стула, небрежно бросила свой пакет с фруктами и конфетами в ноги Викиной кровати и с гордо поднятой головой неспешно вышла из палаты. Пакет раскрылся, мандарины покатились на пол, Вика внимательно смотрела, как шлёпаются на линолеум оранжевые шары.

— Ничего себе, с такими словами явилась, но мандарины подарить не забыла, — удивлённо сказала вслед Оксане Михайловне бойкая девушка и, обернувшись к замершей на своей кровати Вике, сочувственно спросила, — Что, Виктория Петровна, свекровь?

Вика на вопрос не ответила — не до того было, она сдавленным голосом попросила санитарку:

— Врача позовите, пожалуйста.

Потом зажала рот рукой, глубоко вдохнула, пытаясь унять тошноту, но не сдержалась, и её вывернуло на одеяло.

Всё утряслось достаточно быстро: Викторию осмотрела врач, успокоила и тут же распорядилась что-то вколоть, санитарочка перестелила постель, соседка по палате разложила вещи и устроилась на своей кровати, завернувшись в нарядный вязанный плед, как в мантию.

— Сегодня, так и быть, полежу, но завтра вечером я здесь не останусь. Сам сюда ложись, если тебе так нравится, — раздражённо выговаривала она мужу, сидевшему на подоконнике.

— Оля, Сергей Игоревич просил понаблюдаться и отдохнуть после дороги.

— Отдыхать я буду дома. И меня уже третью неделю наблюдают, достаточно. Чувствую себя белой лабораторной мышью. Кстати, сам ты у хирурга не был.

— Швы сняли, что мне там делать, я уже даже не хромаю.

— Но и стометровку не бегаешь.

— Я и раньше не бегал.

— Зря.

Вика слушала неторопливую семейную перепалку и умилялась, как на воркующих голубков, просто отдыхала душой.

Казалось бы, ей надо было огорчиться, что палата теперь перестала быть её личным пространством, но в четырёх окрашенных в бежевый цвет стенах всю прошедшую неделю было одиноко и даже чуть-чуть жутко. Она была знакома с Ольгой Ястребовой, родительницей одного из своих воспитанников, видела её на собраниях, здоровалась, случайно столкнувшись в коридорах детского сада. Ольга тоже узнала заведующую, назвала по имени и отчеству, но о сыне пока не заговаривала. А ведь именно его Виктория Петровна возила в травмпункт накануне того дня, как попала в больницу.