Селянин - Altupi
— Да? А я в суд подам за угрозы и неправомерные действия! Понравится вам с депутатским сынком судиться?
У Басова плясали желваки, на лбу вздулась и посинела венка, но через десяток секунд пар из ноздрей перестал валить. Полицейский одернул резинку рубахи, погладил себя по бедру.
— Ладно, Кирилл, давай заканчивать это. У меня задание удостовериться, что ты тут.
— Ну так вы удостоверились — я тут. Идите отчитывайтесь, ваша миссия выполнена.
По лицу участкового было ясно, что он не согласен и не отступит.
Кирилл досадливо взмахнул рукой, прицокнул языком, ища выход. Егор рылся в земле, выискивая клубни, но смотрел практически безотрывно на него.
— Ну послушай, послушай, старлей… Я же тут не бухаю, не занимаюсь тем, о чём вы все думаете. Я просто приехал помочь другу. Ему, кроме меня, ведь помочь некому. Или собирать картошку теперь уголовно наказуемо, а? Это же не конопля, а картошка. Видите, сколько мешков уже собрали? Чуть-чуть осталось, надо добить, а я стою тут с вами лясы точу. Мальчик работает, а у него рука сломана. Егор с ног валится, а ему ещё корову доить и скотину кормить. Мама Галя в доме брошенная, голодная лежит, а вы меня задерживаете. — Кирилл без зазрения совести спекулировал чужими бедами, лишь бы мента прошибло на слезу, и он свалил. — Езжайте в ваш отдел и доложите отцу, что я в Островке, у Егора, и у меня всё хорошо. Что я тут, блять, картошку копаю. Он, зуб даю, не поверит. Он думает, что я лентяй, каких свет не видывал, — Кирилл хихикнул. — Вот и расскажите ему, какой я лентяй. Я, может, человеком быть хочу, а мне не дают. Меня ведь в клетку золотую хотят посадить, чтобы я в тупое клубное быдло превращался, а мне эта грязь надоела. Лучше деревенская грязь, чем клубное дерьмо. Что, я не прав?
Басов потоптался. Чело его стало задумчивым. Венка сдулась и побледнела. Желваки по-прежнему ходили на скулах.
— Ладно, — наконец сказал он, — оставайся. Но в управление я доложу.
— Да за ради бога! Докладывайте сколько хотите! Можете ещё добавить, что к сентябрю, к учёбе этой грёбаной, я обещал вернуться. Всё, идите, а то темнеть скоро начнёт, а нам ещё по полторы грядки осталось. — Сказав, Кирилл развернулся и пошёл мимо кочанов, боялся, что, задержись он, старлей передумает или примется беседы всякие профилактические проводить, а так он ясно намекнул, что пора отчаливать восвояси. Обернулся, только когда дошёл до поднявшегося ему навстречу Егора. — Басова уже действительно не было, лишь задетые его головой ветки покачивались.
— Кир…
— Всё нормально, Егор. — Теперь в душе Калякина поселилось опустошение, он всё смотрел и смотрел на покачивающиеся ветки. — Это по мою душу. Предки подали в розыск: недовольны, что я с тобой. Прислали проверить, где я. — Утёр запястьем нос и повернулся к селянину. — Всё нормально, на вас это никак не отразится. — И он снова отвернулся, потому что сам своим словам не верил, не хотел, чтобы Егор это знал.
— А на тебе?
— А на мне тем более, — ответил Кирилл и улыбнулся, чтобы придать утверждению убедительности. В своей безнаказанности он тоже сомневался, но не так, как в безопасности Рахмановых. Его-то посадят под замок, лишат денег, а ни в чём не повинную семью запросто могут разлучить. Ну или ещё что-нибудь коварное придумают, мать с отцом в этом мастера.
— Егор, давай уже уберем эту блядскую картошку, я устал как собака! — с психом на самого себя предложил он, пока сердобольный парень не стал опять учить его человеколюбию и послушанию, и поздно осознал, что ляпнул хуйню, которая может уколоть Егора, опустил глаза. — Прости. Я не это имел в виду.
Они приступили к работе. Спина ныла просто невыносимо, и это в двадцать лет, а что будет к старости? Выдохшегося до состояния выжатого тюбика из-под зубной пасты брата Егор отпустил с огорода и отправил за коровой. Смеркалось, небо отливало золотистым, было безмятежным, безветренным, даже птицы парили в нём с какой-то особой грацией. Зато комары не ощущали окружавшего величия и кусали, словно на год хотели наесться. Кирилла умудрились укусить в поднятый кверху зад, прогрызли через трусы и трико. Радовало, что Егор назначил перемещение мешков с огорода в сарай на завтра и сказал, что у него есть вместительная тачка, значит, таскать на горбу не придётся.
В дом Кирилл и Егор зашли по темноте. Сегодня, уставшие и голодные в край, решили изменить ежедневной традиции и сначала поужинать, а потом идти мыться. Запахи, конечно, от них после коровника и свинарника распространялись аховые, все ароматы Франции в одном флаконе, но работавший на пределе мозг Калякина их просто не воспринимал. Андрею было дано послабление — идти домой и отдыхать. После того как накормит маму и даст ей лекарства.
Зайдя в тесную прихожую с низкими потолками, подранными в некоторых местах обоями, на кухню с засохшими каплями жира на мебели и стенах, Кирилл понял, как соскучился по этому дому. Егору некогда было натирать его до блеска, и именно это несовершенство делало дом домом, семейным очагом, где всё настоящее, живое, а не музейное. Он всегда считал, что главное - удобства, а сейчас видел или, скорее, чувствовал, что важнее атмосфера. Пусть хоть все обои будут засалены — в конце концов, Егор не девка, чтобы целый день драить — главное, что в доме все любят друг друга, заботятся, помогают.
Прежде всего они снова умылись. Первый раз, сразу после картошки, умывались во дворе, холодной водой, налитой в синий пластиковый таз, поставленный на чурбак. Пришедшего их встречать Андрея запрягли разогревать ужин, сами пошли к маме Гале.
Зал окутывал полумрак, мелькающий свет лился от телевизора, показывали исторический сериал про колхоз. Егор включил люстру и подошёл к материной спальне. Штора, заменяющая дверь, была сдвинута, и он встал в проёме.
— Мы закончили, девяносто шесть мешков…
— Андрей сказал, Кирюша приехал? — тихим голосом медленно выговорила она.
— Да, — кивнул Егор, обернулся к Кириллу. — Очень помог нам.
Кирилл понял, что настала его очередь выходить на сцену. Высунулся из-за Егорова плеча.
— Да, вот он я, мам Галь! Куда ж я без вас денусь? Дай-ка тебя обниму!
