Звезды в моих руках - Лим Юлия
Садимся за стол, она двигает ко мне бокал с белым вином:
– Глотни, если хочешь. Я не буду ругаться. – И выжидающе смотрит на меня.
Отпиваю совсем немного, держу во рту, чтобы распробовать вкус. Пиво, что я пил с Алей на лоджии, было гораздо вкуснее.
– Как тебе? – спрашивает мать.
Еще одна ловушка. Неважно, понравится мне или нет, она потребует объясниться. Нужно придумать что-то более нестандартное.
– Ты же знаешь, что лицам до восемнадцати лучше не пить алкоголь, – копирую ее игривую интонацию.
Мать усмехается; берет бокал, бултыхает в нем вино и отпивает половину.
– Правильно, Георгий. Тебе лучше не пить. Но я научу тебя разбираться в сортах вин, если хочешь. Нельзя, чтобы ты пил помои, какие обычно вливают в себя твои ровесники.
Забавно слышать от нее подобный снобизм. Наша семья стала богатой после того, как отец бросил мать. Она с горя подалась в работу, позабыв про меня и мое воспитание. Если бы дома не было поваренных книг и интернета, я бы не выжил. Бывало, мать не возвращалась домой по три дня. Продукты в холодильнике заканчивались. Она оставляла мне деньги, но не готовила еду. То ли забывала, то ли ненавидела делать это из-за отца. Я не помню, почему они развелись.
С ее стороны все выглядит не так печально. Деньги у меня были, я мог пойти в магазин через дорогу и накупить сладостей или чипсов. Однажды я переел шоколада и жирной пищи, мне поплохело. Целый день провел возле унитаза на холодном плиточном полу. Из последних сил вышел в подъезд и постучался в первую попавшуюся дверь. Я никогда не видел соседей и не знал, кто где живет. Мне открыла одинокая старуха, как мне тогда казалось. Она дала мне лекарство и уложила спать. Когда я проснулся, она напоила меня вкуснейшим куриным бульоном. Эта женщина оказалась вдовой, потерявшей мужа в тридцать пять лет. Со мной она познакомилась, когда ей было сорок. Если бы не она, я бы умер от аллергии на шоколад.
Мы стали общаться. Она заменяла мне пропадавшую на работе мать, учила готовить, чтобы я больше не ел вредную пищу, от которой меня с тех пор тошнит. Это продолжалось недолго. Соседка поговорила с матерью и сделала ей выговор. Та как-то оскорбила ее в ответ. Может, сказала, что это не ее дело или что-то в этом роде. Когда я позвонил в ее дверь в следующий раз, чтобы подарить первую вышивку крестиком, в ее квартире жили другие люди. Она переехала, а я так и не узнал ее имени.
– Не знаю, что ты добавил в рыбу, но она гораздо вкуснее, чем обычно. – Мать тщательно разжевывает кусочек за кусочком.
Если бы я подсыпал в еду яд, она бы это заметила? Вряд ли.
– Рад, что тебе понравилось.
– Как хорошо, когда дома личный шеф-повар.
Ночью жутко хочется спать. Обычно у меня бессонница, но именно сегодня, когда лучше не ложиться, чтобы не размазать нарисованные синяки, веки закрываются и весят около тонны. К утру в голове шумит, сознание спутывается. Быстро завтракаю, благодаря небеса за то, что мать сама делает себе кофе и мне не нужно готовить для нее, и ухожу в школу. Выцепляю из толпы школьников первого попавшегося семиклашку.
– Хочешь заработать, пацан? – спрашиваю.
– Ты что, обмануть меня хочешь? – Смотрит на меня с недоверчивым прищуром.
– Не, вот. – Достаю из рюкзака кошелек и показываю пятитысячные купюры. Глаза пацана лезут на лоб. – Продай мне свою симку.
– Э-э…
– Сколько хочешь за нее?
– Ну… – Он неловко чешет затылок. – Тыщу?
– Держи две. – Забираю у него симку и отдаю деньги. – Никому не говори, куда она делась, понял?
– Эта тайна умрет вместе со мной. – Семиклашка ухмыляется и прячет деньги.
Новый смартфон куплю по дороге домой.
Самое сложное – незаметно установить телефон с включенной записью. Это будет моя тайна от матери. Ей не обязательно знать, чем я занимаюсь и кому звоню.
На последнем уроке, который ведет классуха, сажусь за последнюю парту у окна. Здесь обычно никто не сидит из-за фикуса в огромном горшке на полпарты. Замаскирую телефон в его в ветвях.
Наталья Львовна объясняет новую тему. Класс увлечен заданиями, на меня не смотрят. Выключаю звук и выясняю на практике, как лучше всего положить смартфон. Чтобы провернуть задуманное, нужно подобрать правильный ракурс. Важно запечатлеть все. В идеале запись получится со звуком, а если он вый-дет плохим, то я просто вырежу его. Главное – видео.
После урока вызываюсь помочь навести порядок в кабинете. Одноклассники уходят, я ставлю стулья на парты, подхожу к доске и разглядываю тряпку. Когда заходит классуха, наклоняюсь к ведру с холодной водой и морщусь, шумно вдыхаю воздух. Начинаю стирать мел с доски, то и дело придерживая бок свободной рукой.
– Жора, что-то случилось? – спрашивает Наталья Львовна.
– Нет… – Виновато смотрю на нее исподлобья. – На самом деле… да. И я не знаю, с кем об этом можно поговорить.
Воровато озираюсь, вдруг кто-нибудь услышит, как я «настучу». Классуха замечает мои переживания и закрывает дверь кабинета. Щелкает ключ.
– Ты можешь рассказать мне все, Жора. – Она берет меня за руку. По-матерински, так, как опекун держит малолетнего приемыша. Ты можешь мне доверять, говорят ее глаза и жесты. – Я никому не расскажу, если это тебе навредит. А если это что-то ужасное, мы обратимся в полицию или поговорим с твоей ма…
– Нет, не надо! – Испуганно отдергиваю руку. – Пожалуйста, только не сообщайте им. И маме тоже… Нельзя, чтобы она узнала. – Осознаю, что слишком сильно дернулся для избитого, и снова прижимаю руку к боку. – Пообещайте мне, Наталья Львовна.
– Ладно. Хорошо. – Она озадаченно смотрит на меня. – Тогда просто расскажи, что случилось, и я придумаю выход из ситуации.
– Понимаете… Меня не очень любят в школе. – Зажимаюсь, съеживаюсь. Все в моем поведении должно давить на ее жалость, на ее материнское чутье. – Я… Я не могу об этом говорить. Можно я… покажу?
Классуха кивает. У меня не будет другого шанса, нужно сделать все идеально. Расстегиваю рубашку. Она не останавливает меня, но отводит взгляд. У нее краснеют щеки. О чем таком она фантазирует?
Сжимаю ткань рубашки, замираю в нерешительности. Нельзя выходить из образа, иначе вся постановки провалится.
– Не бойся. – Наталья Львовна подходит ближе и бережно убирает мои руки. – Я сама посмотрю.
Она раздвигает полы моей рубашки. Я едва не кидаю взгляд в камеру. Если сорвусь сейчас, то в будущем кто-нибудь докопается до этого и скажет, что я все подстроил, и тогда у меня будут проблемы. Здесь я – пострадавшее лицо, нужно вести себя соответственно.
– Боже… – Она выдыхает, чуть отшатывается и во все глаза смотрит на меня. – Это то, о чем я думаю?
– Меня избили, – отвечаю шепотом.
– Все выглядит ужасно. – Классуха тянет пальцы, чтобы прикоснуться ко мне. Я запахиваю рубашку. Не хватало еще размазанных синяков. – Кто тебя избил?
– Не могу сказать. – Опускаю глаза.
– Я сейчас же позвоню твоей маме. – Она берется за телефон, но я вовремя отбираю его, изображаю отчаяние.
– Вы же сказали, что поможете! Обещали ей не звонить! – Голос дрожит.
Самому от себя противно, какое жалкое существо приходится изображать.
Откладываю телефон на парту и хватаю училку за плечи. Она вздрагивает.
– Вы дали мне слово! – Давлю на ее совесть. Ответственные люди всегда ломаются, если хорошенько на них надавить. Падаю на колени и складываю руки в молящем жесте. – Не нарушайте его, Наталья Львовна. Иначе… я покончу с собой!
– Ну что ты, Жора. – Она всплескивает руками и пытается меня поднять. Тянет вверх за руки. У нее не хватает сил, а мои ноги случайно подкашиваются.
Классуха нависает надо мной, упираясь ладонями в пол. Любой взрослый, увидевший это, скажет: налицо сексуальное домогательство. И жертвой здесь буду я, а не училка.
