Мы сгорим вместе. Сводные. - Маргарита Аланина
Встаю и на деревянных ногах возвращаюсь в пустую комнату. Покровский исчез, оставив лишь свой запах.
Складываю гитару в кофр. Закрываю и пытаюсь так же запечатать чувства.
Мечусь по комнате, заглушая рвущийся крик ладошкой. Не могу здесь находиться. Не могу. Не моё это всё. Я просто задыхаюсь.
Схватив пару купюр из кошелька, иду погулять. Мне надо побыть подальше от обители Покровских… Мне надо… что угодно.
Брожу по улицам, не замечая куда иду. Всё равно если честно. Хочу разреветься и выпустить клокочущую энергию. Хочу дать себе волю, а ничего не происходит. Внутри всё отравлено.
Когда ноги уже гудят, а в голове становится более-менее ясно, возвращаюсь.
С порога слышу голоса из столовой. Давлю в себе порыв развернуться и уйти.
- Юля, ты? – встревожено зовёт папа.
- Да.
- Иди сюда, - требовательно.
Захожу и встаю, оперившись на стену. Конечно же, семейный ужин с салфеточками и едой из ресторана. Вика как всегда элегантная, папа более домашний и сводный братец в своём обычном облике. Сидит каменной глыбой. Телефончик традиционно под рукой.
Глядя на эту сцену из идеальной жизни, рецепторы напитываются горечью. Вижу только искусственность. Зачем эти ужины? Попытка сплотить или дань привычке? Так было принято при её муже? Почему нельзя сделать проще и стало бы уютней…
- Ты где была? - хмурится папа.
- Гуляла, - безразлично отвечаю. Желания удерживать маску вежливости нет. Дело даже не в желании, сама маска раскрошилась несколькими часами ранее. Перед глазами стоит красное с черным зарево.
- Дочь, что случилось? – папа подходит и берёт меня за руку. Хочет утянуть за стол, остаюсь неподвижной.
- Гитара упала и сломалась, - голос трескается на последнем слове.
- Как упала? Сильно? – папа сдавливает руку до боли.
- Юля, ты играешь? Мы можем завтра поехать и купить тебе новую гитару и все необходимое, - Вика вклинивается.
Меня подкупает участие мачехи, но...мне не нужен другой инструмент.
- Нет, Вик, такую не купишь. Это была гитара жены. Она играла по вечерам, не делая исключений. Даже перед….
- Папа, пожалуйста, - отчаянно вскрикиваю. - Виктория, ты прости. Тема для меня болезненна и я не хочу говорить. Гитара сломана и больше обсуждать здесь нечего.
Рассказывая, папа ковыряет душу сильнее, а я не хочу быть зверьком на выставке. Внутреннюю плотину трясёт и шатает. Ещё немного и дам волю слезам. Нет. Не при них.
- Я пойду ещё пройдусь, - вырываю руку и отступаю на шаг.
- Юль, а как она упала?- папа спрашивает, будто знает ответ.
Вот он момент. Я могу сказать правду, но зачем? Демон же ни перед чем не остановится. Он придумает ещё что-нибудь, сделает хуже, а я кроме чистой ярости ответить ничем не смогу. Сейчас по крайней мере.
- Я сидела на подоконнике и не удержала, - вру глядя в голубые глаза родителя. Он кивает и задумчиво проводит ладонью по затылку. Верит или нет – плевать.
- Юля… - начинает папа, но собраться с мыслями, видимо, тяжело и ему.
- Нет. И завтра никуда не поедем, – отрезаю всё и вся.
Ухожу, не до конца закрыв дверь в дом.
Простые казалось бы вопросы, а душу вывернуло наизнанку. И Покровский сидел и слушал. Я уверена он вобрал каждое слово. Будет над чем посмеяться со своей компашкой. Будет чем хвастнуть перед Климом.
Не знаю сколько я хожу по улицам, но возвращаюсь домой, когда чернота ночи перестает прерываться редкими, проезжающими мимо автомобилями.
Дом встречает меня зловещей пустотой и тишиной. Я сразу отправляюсь спать, не принимая душ и не раздеваясь. Просыпаюсь от рева мотора Астона, будь он проклят. Поднимаю тяжёлые веки и смотрю в потолок. Солнце слепит и мне приходится встать, чтобы погрузить комнату в необходимый полумрак.
Движения даются с большим трудом. Ноги отекли и вибрируют, а в сердце зияет дыра...
Решаю смыть с себя пыль вчерашнего дня, беру первые попавшиеся вещи и заставляю себя выйти из комнаты. Едва не спотыкаюсь о стакан под дверью. Поднимаю его и не сразу понимаю что к чему.
На однотонной белой поверхности красиво выведено:
«Sorry».
Дыхание превращается в хрипы и руки начинают дрожать. Я читаю это дурацкое слово раз десять.
Сорри? У Демьяна проклюнулась совесть? Виноватого исполняет? Серьёзно? Как можно считать, что пять букв может что-то исправить?
Хотя речь о Покровском. Удивляться не стоит. Он, наверное, думает, что и продукты в холодильник сами прыгают, а тут снизошёл до извинения. Я должна возликовать и пасть к его ногам.
Стискиваю стакан покрепче и мчусь вниз, роняя по пути вещи, перекинутые через руку.
Покровский, я тебя умою этим!
10 Замкнутый круг
10 Замкнутый круг
Двигаюсь целенаправленно на звук. Пережимаю стакан чуть сильнее, и немного теплой жидкости через отверстие в крышке выплескивается на меня. Надеюсь, Покровский любит чай.
Вылетаю из ворот.
Машина наполовину выехала из гаража и «зависла». Почему я уверена, что Покровский сидит и долбится в телефон, наплевав на окружающих? Вибрация и рычание машины любого разбудят. Срываю пластиковую крышку, распахиваю дверь крутой тачки и выплёскиваю чаек на сына мачехи.
На белой майке расплывается коричневое пятно, по золотистой коже рук и лица вьются ручейки. Красиво, однако.
- Крайнова, ты ненормальная? – ошалело ревёт. Зеленые глаза мечут молнии, а руки сжимаются в кулаки, демонстрируя рисунок вен.
Раздразнённая подачкой чернота вспыхивает с новой силой, опоясывает и острыми когтями въедается в каждую, без исключения, точку тела. Злость грохочет девятым валом. Я не думала, что меня может колотить от ненависти.
- С добрый утром, Покровский, и…sorry, - озлоблено выталкиваю.
Разворачиваюсь и твердой походкой, неспешно возвращаюсь в дом. Ни о чем не жалею.
А в голове звенит…
Один.
- А ну стоять, - свирепствует Демьян позади меня.
Не нарушаю уже заданный темп. Мне просто нет дела до его «стоять».
Внезапно рука Покровского ложится на правое плечо и тянет на себя, разворачивая лицом к лицу. Наши глаза схлестываются, поражая всё вокруг разрядами тока.
Двумя пальцами поддеваю его руку и отталкиваю. Кладу левую руку на место где лежала ладонь парня. Стираю таким образом горячее покалывание на коже.
